Темное дело

Ну, хватит. Пора брать инициативу в свои руки и брать этого сукиного сына за яйца, Пусть только попробует кочевряжиться. Ничего не поможет — вырву и скажу, что так и было.

Я уже сделал шаг, когда это произошло. В руках Кости был фотоаппарат, помню, что подумал о странности этого факта. Выставка была с теми претенциозными глупостями, когда фотографировать запрещено и все аппараты изымаются при входе. Краем сознания, помню, что в который раз восхитился его профессионализмом: черт, этот прощелыга никогда не позволит, чтоб кто-то ущемил его профессиональные права и, я бы сказал, возможности проявления таланта. Монстр какой-то фоторепортерский.

Итак, я сделал шаг к Косте и его товарищу, когда что-то вдруг щелкнуло, взорвалось, поднялся невероятный ор, Костя стал медленно, как в замедленном кино, валиться на пол, а вокруг него оседало облако дыма.

Сквозь толпу, которая тут же ломанулась прочь, из зала, я прорвался к Косте и, ошеломленный случившимся, опустился перед ним на колени. То, что я увидел, ошеломило меня еще больше.

Костя, мой Костя, друг мой и товарищ, лежал на моих руках и, судя по всему, умирал. Лицо и грудь его были в крови, и, казалось, разорваны. Кровь текла прямо на мои руки, выходила откуда-то из шеи и растерянность моя не имела границ. Как жгут накладывать, даже если я найду, из чего его сделать? Перетянуть шею?!

Мне ничего не оставалось делать, как только заткнуть это место на Костиной шее пальцем. Кажется, орал и матерился я при этом нещадно, в жизни так не орал и столько не матерился. Пот заливал мне глаза, руки и одежда были в Костиной крови, кто-то что-то тоже мне кричал, кажется, это была Рябинина, но на нее я тоже орал и материл ее на чем свет стоит, хотя если сейчас вы меня спросите, за что именно я ее тогда материл, мне нечего было бы вам сказать. Ну, материл, и все. Пусть не лезет под горячую руку.

Через тысячу лет и еще три года приехала, наконец, «скорая». Меня оттаскивали от Кости чуть ли не трое санитаров, я боялся доверить кому-то Костину артерию, из которой толчками выходила кровь. Наконец, им удалось это сделать. Вне себя от отчаяния я пошел к выходу, не обращая внимания на сочувствующие взгляды.

Около выхода кто-то дотронулся до моего локтя:

— Лапшин, — услышал я знакомый голос. Женский голос.

С трудом сфокусировав взгляд, я уставился на женщину и по прошествии миллиона, наверное, лет узнал, наконец, Рябинину.

— А? — сказал я.

— Лапшин, — повторила она. — Я отвезу тебя домой.

— Зачем? — не понимал я.

Действительность возвращалась ко мне с трудом.

— Должен же ты умыться и переодеться.

— Должен, — подтвердил я, тупо глядя на Рябинину. — А зачем?

Она кивнула.

— Ладно. Постой здесь минутку, я быстро.

Она ушла, а я остался. Краем сознания я подумал, что хорошо было бы, если она не вернулась бы. Так приятно сидеть на этих мягких креслах, пачкать их кровью чужой, а к тебе никто не подходит, не ругается, что, мол, государственное имущество мараешь. Смотрят на тебя, сочувствуют. Пусть не возвращается эта женщина, не хочу я никуда ехать, я навсегда остаюсь в этом здании, и вообще я прошу у местных работников политического убежища. Пусть не возвращается Рябинина, а если вернется, то пусть меня ей не выдают.

Но она вернулась, и меня ей выдали, никто так и не вступился в мою защиту. Кому я нужен, такой грязный и кровавый?

Такси подъехало прямо к выходу, что запрещено, но Рябинину никогда не смущали подобные мелочи. То, что другим запрещено, ее не касается. А то, что разрешено, ей просто неинтересно.

Она довезла меня до дома, вытащила из салона, заботливо подставив не самое мощное в мире свое плечо, расплатилась с водителем, который в негодовании чуть не швырнул ей деньги в лицо, узнав, кто мы такие и что только что пережили, но она настояла, и он не стал возражать.

Она дотащила меня до самой квартиры, вынула из кармана ключ, открыла дверь, втащила свой груз вовнутрь, бросила на тахту и раздела.

— Мыться будешь или не можешь?

До этой минуты у меня на миллионы осколков раскалывалась голова, от пережитого потрясения боль в ней усилилась в сотни раз, это было невыносимо, просто невыносимо, и именно поэтому мне была нужна посторонняя помощь, чтобы как-то передвигаться. И вдруг произошло нечто странное.

Боль исчезла.

Только что была — и нету.

— Что с тобой? — внимательно вглядываясь в меня, спросила Рябинина.

— Подожди-ка, — сказал я, прислушиваясь к процессам, которые происходили внутри меня.

У МЕНЯ НИЧЕГО НЕ БОЛЕЛО!!!

— Кофе будешь? — спросил я у Рябининой.

— Ты в порядке? — с тревогой смотрела она на меня.

— Лучше, чем Костя, — заверил я ее. — Будешь кофе?

Тут она меня удивила, хотя, по большому счету, ничего удивительного в ее словах не было.

— Все-таки ты циник и негодяй, — сказала она. — Зачем ты про Костю?

Мне не хотелось никого убеждать в том, что я хороший. Поэтому я сказал ей:

— Слушай, если ты отказываешься от кофе, я, с твоего позволения, приму душ. А потом сам себе сварю. Спасибо, что не бросила в трудную минуту. Пока.

И, не оглядываясь, пошел в ванную.