Темное дело

Это было ни с чем не сравнимое наслаждение: стоять под душем, мылиться, яростно тереть свое многострадальное тело, смывать мыло под тугой горячей струей, чередовать горячую и холодную воду и блаженно сознавать, что ты здоровый мужчина в расцвете лет, и у тебя ничего, ничегошеньки не болит!

Изо всех сил растирая себя полотенцем, я вышел из ванной и с грустью констатировал, что Рябинина, как и следовало того ожидать, покинула мою квартиру. Не думаю, что уходила она, унося с собой светлые воспоминания о моей персоне.

Ладно. Переживу.

За Костю она обиделась. Как это, мол, я могу шутить в такую минуту. Да я о нем вообще слушать ничего не желаю!

Что там его мама говорила о сомнительных предприятиях? Не верит она, что ее Костенька может ввязаться в сомнительное предприятие, да еще и друзей своих в них впутать. Мамы всегда не хотят видеть очевидного.

А Костя — он может. Еще как может, и друзей своих впутать может с легкостью. Что прикажете мне теперь делать? За жизнь его беспокоиться? Пусть это врачей заботит, у меня и без того теперь хлопот полон рот. Пока он там в себя будет приходить, мне с его фотографией разобраться надо, из-за которой его и…

О, черт! Ну, Лапшин, ну, мудак, ну, ослиная твоя башка, хоть и не болит! Только теперь додумался до того, что с самого начала лежало на поверхности! Из-за чего Сюткина подорвали — а его именно подорвали, другого слова не подберешь, сколько ни старайся?! Да из-за фотографии этой, из-за чего же еще?! И это самое лучшее доказательство того, что картонка эта глянцевая с запечатленным на ней сюжетом — вовсе не монтаж, не шутка скучающего фотографа, а самый настоящий документ!

И лежит теперь документ этот у тебя, и здоровье твое теперь никто страховать не будет, если все узнает. Зачем страховать то, что все равно рано или поздно подлежит разрушению.

Потому что это и не документ даже, а — бомба.

Понял, Лапшин? Понял, ВО ЧТО ты ввязался? То есть, во что ввязал тебя Костя Сюткин, твой лучший друг, лежащий сейчас на больничной койке, и это — самое оптимистическое предположение?

Но как же это у них получилось? Как они сделали это, как подобрались к нему, как подложили бомбу? Костя никому не доверяет свои аппараты, а именно он и взорвался у него в руках, когда тот попытался сфотографировать какой-то экспонат.

У меня перед глазами снова встал Костя, который делает шаг, наводя объектив, как никто не обращает на него внимания, кроме меня, и как… Стоп!

Как это — кроме меня?! А этот его собеседник, которого до этого я в глаза не видел? Он тоже смотрел, он тоже был рядом в ту минуту. И куда он, простите за неосведомленность, делся?!

Я похолодел — и тут же обжегся. Горячий кофе, заполнив маленькую чашечку, перелился через край и обжег мне пальцы, в которых я держал ее. Черт, да что же это такое со мной!

Итак, собеседник. Таинственный незнакомец. Куда он делся? Почему не остался досмотреть, что произошло с его товарищем? Как же так? Ты разговариваешь с человеком, причем вполне горячо и приветливо, вдруг — взрыв, человек, с которым ты только что так мило беседовал, падает, окровавленный, на пол, а ты? Что делаешь ты?

Исчезаешь.

Почему? Не думаю, чтоб ты убежал, если бы не чувствовал за собой какой-нибудь вины.

Я пил кофе, обжигаясь, и не чувствовал его вкуса.

Интересно, кто же такой все-таки этот «юноша бледный со взором горящим»? Я попытался вспомнить, как он выглядел, но это мне никак не удавалось. Лицо этого таинственного незнакомца начисто стерлось из памяти, и восстановить его не представлялось ни малейшей возможности. Более того, я был уверен, что позвони он сейчас в дверь, я ни за что его не узнаю, и даже спрошу, кого, мол, вам. Я был уверен, что ни за что не вспомню его. Бывает у людей такая внешность не запоминающаяся.

Ну правильно, вспомнил я, такая внешность бывает у тех, кто не хочет, чтобы их личность запоминалась — у филеров, например, или у тех, кто на виду у всех подкладывает хорошим людям бомбы.

Вот тебе и решение проблемы, подумал я. Если у тебя еще и есть сомнения, то после всего, что ты здесь только что надумал, они должны исчезнуть, а если до сих пор не исчезли, значит ты идиот, которому место не в редакции престижной газеты, а на свалке, в компании бомжей, которые палками вытаскивают себе прожиточный минимум.

Итак, сомнений нет: именно этот безликий незнакомец и подложил Косте бомбу. Впрочем, тут не надо быть семи пядей во лбу, чтобы прийти к такому очевидному выводу, так что гордиться своими умственными способностями тебе, Лапшин, особенно не приходится. Тем более, вспомни — ты ведь вообще не сразу о нем подумал. Хорошо еще, что вспомнил. Это даже удивительно, что вспомнил. Это тебе повезло еще, недоумку.

Ну, а сейчас подумай над тем, что теперь у тебя должны отпасть последние сомнения в том, чем тебе все это грозит. Эти люди шутить не любят. Да они, наверное, и не могут шутить.