Темное дитя

– Ну с досами в Меа Шеарим все ясно, у них, кроме Торы, других интересов нет. Когда папа мой в сорок лет тшуванулся, с ним тоже все ясно было. Всю жизнь человеку запрещали, а тут он наконец дорвался. А с тобой-то что не так? Ты ж нормальный человек, у тебя интересная работа, музыкой увлекаешься, театром.

– По-твоему, нормальный человек не может быть верующим?

– При чем тут вера? Думаешь, я не верю? У каждого человека есть Бог в душе. Не думаешь же ты, что вы, соблюдающие, его монополизировали? Я про другое…

– Про что ж другое? Да, ты можешь все эти счета сбросить на пол. Да, и спокойно можешь на них наступить ногой. Я в них все равно в жизни не разберусь, так и катаются со мной, никак руки не дойдут выбросить. Удобно? Ноги помещаются? А то я могу немного кресло назад сдвинуть. Пристегнись. Учти, штраф, если что, вычту из твоей зарплаты.

– Жан-Марк, ты и вправду думаешь, Ему важно, в котором часу и какими словами с Ним говорить? А так Он нас не услышит?

– Услышит, конечно. Подумает: «Что она пристала с этими глупостями? Ей же и так все ясно».

– Перестань! Ничего мне не ясно! Было б ясно, не спрашивала б. Наоборот, я все думаю, пытаюсь понять… Знаешь, я в Москве один раз чуть было не крестилась. Прям даже уже зашла в церковь и…

– Но не крестилась же? – перебивает меня Жан-Марк.

– Нет.

– Ну тогда и вспоминать незачем!

Остаток дороги я благоразумно молчу.

– Островки почвы, – неожиданно произносит Жан-Марк, когда мы останавливаемся. – Островки почвы под ногами среди вселенского хаоса. Не знаю, как лучше объяснить. Видишь ли, для меня это не просто фигура речи. Мне кажется, тебе надо начать молиться. Тогда ты рано или поздно сама почувствуешь…

– Да ничего я не почувствую! Я, знаешь, совсем другая… В смысле, я никогда…

– О-ля-ля! Подумаешь, никогда! Просто у тебя все еще впереди.

* * *

В Иерусалиме много маленьких сцен, похожих на миниатюрные римские театры. В парках, во дворах, на детских площадках. На одной из таких сцен перед школой стоял раввин, дирижируя оттуда детским многоголосым хором. Его старческое лицо порозовело, глаза горели молодым блеском. Казалось, он сбросил пару десятков лет.

– Вначале… – провозглашал он, делая многозначительную паузу.

Дети радостно подхватывали:

– Сотворил Бог небо и землю!

– И земля…

– Была пуста и безвидна!

Я сразу же углядела Тёму. Она весело подпрыгивала в первых рядах, выкрикивая знакомые слова раньше и громче всех. Раскрасневшаяся, счастливая. Рожица блестит, аккуратные косички растрепались, два завитка вздыбились надо лбом, как рожки.

– Просто хилуль Ха-Шем какой-то! (Осквернение Божьего имени!) – прошипела какая-то тетка в шляпе, когда я пробиралась мимо нее ближе к сцене.

Вот мерзкая баба! Я сразу поняла, что это про Тёмку, и, как бы невзначай, наступила тетке изо всех сил на ногу. И не без удовольствия услышала за спиной сдавленное «ах». Так тебе и надо! Ребенок радуется, а ей святотатство.

Торжественная часть кончилась. Девочек по очереди стали вызывать на сцену и вручать сидуры. Тёмке тоже выдали сидур, и она, как все, нежно его поцеловала.

После началось общее веселье и неразбериха. Девчонки как сумасшедшие носились вокруг столов с напитками и сластями, скакали, визжали. И Тёма, конечно, впереди всех. Я поняла, что пора ее уводить. А то все это добром не кончится. Того и гляди выйдет из себя и превратится во что-нибудь этакое.

Тёме идея идти домой совсем не понравилась:

– Ну, Соня, ну пожалуйста, ну только еще самую чуточку! На, возьми! – Она сунула мне в руки развернутую конфету. – Съешь, она вкусная!

– Сама ешь.

– Не могу! Они в меня уже не влезают.

– А зачем тогда брала да еще развернула? Теперь и назад не положишь.

– Так я не брала! Мне одна тетенька дала. Неудобно отказываться, она говорит: «Возьми, ты такая молодец, лучше всех отвечала!»

– И правда, Тёмка! Ты была лучше всех!

Машинально я положила конфету в рот. Скорей бы уже Тёмка угомонилась. Дома у меня в холодильнике курица размораживается, потом белье еще разобрать, и надо бы на почту сходить…

У конфеты оказался какой-то странный привкус. Я проглотила ее, почти не жуя.

* * *

В автобусе я почувствовала, что еще секунда – и меня вырвет. Эти наши автобусы совершают порой такие замысловатые виражи, что иногда легче дойти пешком. Выскочив на ближайшей остановке, я едва успела забежать за угол, и там меня вывернуло наизнанку. Тёмка встревоженно наблюдала за мной.

– Тебе плохо?

– Да нет, просто укачало, наверное.

Мы вернулись на улицу. План у меня был дойти до Яффо, перейти через трамвайные пути и сесть на автобус где-нибудь на Кинг Джордже. За это время, я полагала, меня отпустит.

Не отпустило. Наоборот, через пару шагов закружилась голова, и я была вынуждена прислониться к стене. Перед глазами поплыли цветные круги, а главное, вздохнуть почему-то сделалось проблемой. Я закашлялась и с трудом смогла отдышаться. Тёмка, которая как раз в тот момент обернулась котенком, вспрыгнула на ближайший карниз, свесилась с него и, заглянув мне в лицо, испуганно промяукала:

– Сонь, что с тобой?