Темное эхо

Я проверил, как идут дела у авторулевого, затем полез вниз. В моей каюте имелся хороший нож, и я нырнул в нее, чтобы вооружиться. Как-никак услышал я вовсе не крысиную возню, и звук был отнюдь не дружелюбным или благовествующим. Словом, дверь в кладовку я распахнул, сжимая клинок в правой руке. Включил цепочку фонарей в проволочных колпаках, которые осветили низкое, продолговатое пространство. Никакой тебе собаки. Никакого движения; лишь бледные складчатые тюки дакрона, бухты аккуратно свернутых канатов да шкивные тали, свисавшие с крючьев, ввернутых в переборку. Но имелся запах. Кислый и дикий. Воняло псиной, если верить моему носу. В памяти всплыл волчий вольер в Ридженс-парке, неподалеку от футбольных площадок — пока их не сровняли бульдозерами. Точно такое же амбре со стороны зверинца накрывало футболистов при правильном ветре. Я вновь присмотрелся. Большая собака обязательно оставит после себя лохмотья шерсти и слюну, так ведь? Однако ничего не обнаружилось. Я погасил свет, закрыл дверцу на запор. Надо же, как воображение разыгралось…

Но, если честно, мне было не по себе. Вернув нож на место, я постучался к отцу, придумав повод насчет ужина дескать, что следует приготовить? Чего бы ему хотелось поесть перед сном?

Опера разошлась не на шутку. В бокале плескалась очень приличная порция виски. В пепельнице тлела сигара, и воздух в каюте был желтым от дыма. Створки оружейного шкафчика распахнуты. Отец чистил и смазывал свой полуавтоматический карабин, чей затвор в разобранном виде лежал на ветоши. Боеприпасы к винтовкам и ружьям были распиханы по толстым лентам патронташей или просто находились в белых картонных коробках, сложенных пирамидой. Отец глянул на меня сквозь прорезь прицела и затянулся гаваной. Вот так дедушка, нечего сказать.

— Ты что, к третьей мировой готовишься?

— Мартин, готовым надо быть ко всему, — изрек мой отец. — Мы окружены враждебной средой.

— Флаг тебе в руки, — пожал я плечами. Лично мне больше по душе какой-нибудь спасательный плотик.

— Присядь, сынок.

На его щеках и лбу рдели пятна.

— Отец, ты уже пил таблетки?

Он отмахнулся от вопроса, нарисовав в воздухе завитушку ленивого дыма. Кто-то из оперного хора нашел себе особо длинную и прочувственную ноту. Если только не выло привидение Сполдинговой собаки, страдающее по хозяину. Тут яхта напоролась на приличную волну, палуба дрогнула, и мне пришлось ухватиться за край столешницы. С вершины пирамиды свалилась коробка, рассыпав ворох патронов с томпаковыми пулями, которые тут же покатились на пол.

— Я сказал — сядь.

Я послушно подтянул к себе стул и уселся.

— Насчет твоего Чичестера.

— Да я просто пошутил, отец. Бросил парочку намеков, и все. Никакого сарказма. И ты вроде бы добродушно к этому отнесся.

— Тебе надо кое-что знать.

А, он собрался сделать кое-какие признания. Вот уж чего мне не хочется, так это выслушивать исповеди. Хватило откровений насчет Катерины-Энн. Я еще не вполне восстановился от потрясения и не желал никаких добавок из архива семейных секретов моего отца.

— Я ни разу не обманул твою мать. Ни разу, слышишь? Ни в мыслях, ни в поступках я не нарушал свою верность, не предавал ее.

В отцовских глазах стояли слезы. Он глядел на горящий кончик сигары, как если бы яркое свечение табака могло его чем-то утешить. Затем он шмыгнул носом и раздавил окурок о стеклянную пепельницу, что стояла возле груды боеприпасов.

— Возможно, тебе моя романтическая жизнь кажется своего рода инфантилизмом взрослого человека, тем более что, должен признаться, я и сам порой так считаю. Но при жизни твоей матери я никогда не позволял себе ходить на сторону, и, как мне кажется, тебе следует об этом знать.

Отец, который никогда не казался мне инфантильным, но лишь достойным восхищения, плакал. Я встал, обогнул стол, держась подальше от рассыпанных патронов, поднял его со стула и прижал к себе. Он дрожал на моей груди от скорби по потерянной жене и мертвой дочери.

8

Семинария представляла собой массивное здание в неоготическом стиле, сложенное из гранита, добытого в скальных карьерах рядом с морем. Ведя взятую напрокат машину по холмистому серпантину, Сузанна сочла это место решительно подавляющим, чему немало способствовала погода. Дело близилось к вечеру, и фары сражались с сумерками. Свет выхватывал блестящие куски щебня, рассыпанного по пустынной дороге. Все казалось нарочно подобранным, чтобы напомнить о незначительности человека. Затянутое облаками небо над башнями здания выглядело широким и сердитым. Сузанна подумала, что краткосрочное жизненное призвание Мартина обладало, надо полагать, очень большой притягательностью поначалу. Лично она согласилась бы жить в таком месте в самую последнюю очередь. Надо быть серьезно предрасположенным к идее служения Господу, чтобы решиться сюда переехать.