Миле не понравилось то ли унизительное прозвище, то ли критика ее манер, потому что ее ногти впились мне в кожу почти до крови, оставив следы в виде маленьких полумесяцев. Ее волосы упали мне на лицо, вьющиеся, непокорные, источающие слабый аромат лета. Хотя обычно меня раздражали обиженные женщины, пахнущие невинностью и солнечным светом у меня на коленях, я еще не закончил.
– Ты помнишь, что я сказал твоему отцу? – спросил я ее.
Она покачала головой, не сводя взгляда с Александра. Я не мог сказать, что когда-либо держал руку между бедер женщины, пока она преданно смотрит на другого мужчину. Тот факт, что он был ее двоюродным братом, не подавил вспыхнувшего разочарования.
Прижав большой палец к ее клитору, я медленно потирал его круговыми движениями. Она пыталась игнорировать меня, но мурашки бежали по ее обнаженной коже. Едва уловимая реакция, ощущение ее мягкости и влаги…
– Пожалуйста, не надо.
Тихие слова пробежали вдоль моего позвоночника, превращая раздражение в жидкий жар, разливавшийся в паху, но когда ее внимание вернулось ко мне, я убрал руку.
Может быть потому, что она произнесла «пожалуйста» этими губами. Или, может, потому, что я знал, что могу заставить ее кончить в комнате, полной мужчин, и что-то во мне противилось этой мысли.
– Я сказал твоему отцу, что если найду его в Москве без приглашения, нам понадобится много коробок FedEx, чтобы отправить тебя домой. – Я пробежал пальцем по ее подбородку. –
Ее взгляд наконец встретился с моим, переливчато-голубой и настороженный, и она покачала головой, будто совсем забыла об этом. Я хотел улыбнуться, потому что, черт возьми, она была очаровательна. Но тот неловкий факт, что я не считал очаровательным никого, кроме своей племянницы, подавил этот порыв.
– Учитывая то, что я нашел не твоего отца, а двух его людей, нам надо обсудить другой план действий. – Я полез в карман костюма и положил на стол золотую пулю. – Раз уж ты так любишь игры, может, сыграем в одну русскую игру?
Она смотрела на пулю одну долгую секунду, прежде чем густое молчание прервал Александр.
– Она не имеет к этому никакого отношения, – прорычал он.
Виктор поднялся на ноги, чтобы отрезать Александру язык за то, что он заговорил, но я остановил его жестом, и он снова сел.
Именно тогда, когда я встретил суровый взгляд Альберта, я понял, что все в комнате верили, будто под дулом револьвера, испытывая свой единственный шанс из шести, будет Мила. Это нелепое осознание наполнило меня весельем.
Я не собирался убивать Милу. Я ее еще даже не трахнул.
Альберта, казалось, успокоило то, что он увидел в выражении моего лица, но мне больше не было смешно. Мой взгляд стал жестче, сказав ему, что я буду делать с Милой все, что захочу, и он не станет вмешиваться. Когда он выдержал мой пристальный взгляд, темный безжалостный жар вспыхнул при мысли, что он, возможно, действительно бросает мне вызов. Я не хотел драться с Альбертом, и не потому, что боялся его победы. Он бы не победил. На самом деле, именно в тюрьме, несмотря на то что он был выше меня на голову и тяжелее на тринадцать килограммов, я избил его до полусмерти после того, как он оскорбил моего брата, и этим завоевал его преданность. Но он также был… другом. Слово звучало несколько мелодраматично, но наиболее точно описывало наши отношения.
Когда он отвел взгляд, я ощутил негодование к Миле. Она морочила голову не только мне, но и моим людям, поэтому я делал вид, будто до завтра она может не дожить, чтобы понаблюдать за ее реакцией.
– Ты окажешь мне честь,
– Подожди, – прорычал Александр. – Мы заслуживаем наказания, не она.
– Заткнись, – зашипел его приятель и, если мне не показалось, пнул его под столом.
Мила прервала их стычку. Она взяла револьвер и вставила пулю в один из цилиндров, потом уставилась на оружие в своей руке так, будто подумывала, не повернуть ли его на меня. Усмехнувшись, я забрал револьвер у нее прежде, чем она успела обдумать это.
Когда я направил револьвер на Александра, произошли две удивительные вещи. Племенник Алексея, кажется, расслабился, а Мила… наконец повела себя так, будто наша маленькая игра ей небезразлична.
– Нет! – Она попыталась вырваться с моих коленей, но я удержал ее на месте, хотя бы для того, чтобы она не продемонстрировала всем присутствующим то, что принадлежало лишь мне.
– Я думала…
Я вскинул бровь.
– Что ты думала?
Она не стала бы умолять о сохранении собственной жизни, но станет умолять за тех, кого не знает. Глупый, самоотверженный поступок был самой раздражающей вещью, с которой я когда-либо сталкивался.
– Я думала, ты…
–