Темное пламя любви

И вот однажды ушел ее отец, Петр Митяхин, в отхожий промысел: был он печником, а значит, часто оставлял дочь одну. Ох как жалела Луша, что в доме Василия и Груни печь исправна, не дымит да не пышет попусту искрами! Случись такое, они, конечно, позвали бы Лушиного отца помочь печку наладить, а уж дочка папашу всенепременно бы уплакала, чтобы он какую-нито пакость сотворил в этой печи.

Отец Луше часто рассказывал, что творят печники с теми, кому хотят отомстить – например, за недостаточный расчет! Митяхин однажды и сам, обиженный хозяйской жадностью, вмазал в трубу две незаткнутые бутылки – по самые горлышки вмазал. Хороша вышла печь – и тепло дает, и кашу варит, и пироги печет, – только в трубе знай свистит кто-то, да так, что страшно жить: никак, завелись черти-дьяволы!

Позвали хозяева Митяхина снова. «Поправить, – говорит он, – можно, только меньше десятки не возьму». Уперлись хозяева – дорого, мол! И правда – дорого, Митяхин и сам знал, что заломил несусветное… Сошлись на семи рублях, однако Митяхин не сомневался, что рано или поздно возьмет свое. Разобрал трубу, бутылки вынул, а вместо них положил гусиных перьев. Свист прекратился, но кто-то стал в трубе охать да вздыхать.

Хозяева опять к Митяхину: что, мол, за притча? А тот руки врозь: знать не знаю, ничего не ведаю, небось печка обиделась, ворчит на вас, что вы с печником неладно разочлись! И опять за свое: коли дадите десятку, да вперед, уговорю печку, чтоб не обижалась на вас, чтоб пекла-варила-грела исправно, как положено доброй печи в добром доме, да не ворчала на хозяев понапрасну.

Конечно, хозяева не дураки были, поняли, что печник их на бобах разводит, однако делать нечего: печь-то житья не дает! Пошли на его условия, разочлись честь по чести, и тогда Митяхин сладил все как надо.

Очень хотелось Луше, чтобы отец какой-нибудь хитростью, на которые печники горазды, жизнь испортил Груне и Василию, однако, как уже было сказано, не было у них в услугах Митяхина надобности.

Ну вот, значит, ушел Лушин отец на промысел, а дочка осталась одна. А в ту пору малина поспела – пошли девки в лес по ягоду, Луша с ними. Набрели на большой малинник, однако Луше он что-то не показался. Отошла она в сторону, потом дальше, дальше… даже и не заметила, что отбилась от своих, а когда спохватилась, начала аукать да кричать, однако никакого отклика не услышала: знать, далеко забрела. Только отголосье вторило ей, да и то тихое какое-то! Луша помнила, что тихое отголосье предвещает непогоду, однако позабыла, что вторит человеку в лесу сила нечистая – леший!

Ходила она, бродила, наконец набрела на какую-то тропинку средь высокой травы. А уже вечереет, а уже темнеет, и гроза вроде бы собирается… «Пойду по этой тропе, – думает, – небось куда-нибудь она меня да выведет: либо к жилью, либо на дорогу торную, а там, глядишь, какого-нибудь путника встречу, он меня и выведет».

Шла-шла Луша неведомо куда, наконец заплелись у нее ноги от усталости и прилегла она отдохнуть прямо на тропе.

Вдруг слышит чьи-то шаги! Вскочила испуганно и видит: выходит из-за куста молодец-красавец в барской одежде, с ружьишком за плечами.

– Добрый путь, – говорит, – красавица, что в лесу делаешь одна-одинешенька?

Луша, дичась и стыдясь, поведала ему свою беду: заплуталась, мол, дороги домой, в Курдуши, отыскать не могу!

– Так ты из Курдушей? – говорит встречный, играя глазами, зелеными, будто трава. – Далеко же тебя занесло! Я дорогу-то знаю, проводил бы тебя, да гроза, вишь ты, вот-вот грянет. У меня тут балаган охотничий поблизости – давай-ка там непогоду переждем, а потом я тебя в Курдуши и сведу.

Прошли еще немного по тропе и впрямь наткнулись на балаган. Забрались туда. У барина в ягдташе хоть и не было дичи, однако нашлись в его охотничьей сумке и хлеб, и мясо, а во фляжечку его было налито винцо, да такое сладкое да вкусное, какого Луша никогда в жизни не пробовала, причем сколько они ни пили из этой маленькой фляжечки, винца не убавлялось.

Тут бы Луше и спохватиться, что дело диковинное, неладное, однако она враз опьянела, и не столько от вина, сколько от взглядов, которые исподтишка бросал на нее зеленоглазый барин.

– Так ты, – говорит он, – значит, из Курдушей… А знаешь ли, почему ваша деревня так называется?

– Да, – отвечает Луша, – знаю. В старые времена водилось в окрестных лесах множество лис, которые кур крестьянских душили, вот деревню так и начали называть. Потом лис всех повыбили или повыловили, теперь едва ли сыщешь в лесу хоть одну, а название как прилипло.

Барин ну хохотать!