Темное пламя любви

Что и говорить: сладок был сон, да горько пробуждение!

Утром проснулась Луша от холода, открыла глаза – да и не поверила им.

Где балаган, где зеленоглазый барин?! Лежит она одна-одинешенька на лесной тропке, что вьется средь травищи, и сухо кругом, словно и не гремел гром, не сверкала молния, не лил дождина… в рассветном небе ни облачка.

«Неужто все это было сном?» – думает Луша испуганно. Однако еще больше она испугалась, когда увидела, что вся рубаха на ней в кровях и ноги таковы же, и болит все ее женское нутро так, будто дубинкой в нем всю ночь ворочали…

Только теперь вспомнила Луша, что старые люди рассказывали: если увидишь, блуждая по лесу, неприметную тропу, ни в коем случае на нее не заходи, ибо это лешачья тропа, и хозяин лесной может завести тебя невесть куда. Но еще хуже придется тому, кто на эту тропу уляжется. Мужика леший прибьет, а девку непременно изнасильничает: либо в своем обличье, либо каким-нибудь прохожим-проезжим скинувшись, а потом еще и хохотать над ней будет: мол, сама ко мне пришла, сама на мою тропу легла, сама передо мной ноги развела, ну а мой пострел везде поспел!

И тут, словно в подтверждение этой ужасной мысли, с таким запозданием осенившей Лушу, раскатился по лесу странный отрывистый звук – словно захохотал кто-то. Знать, и впрямь с девкой спознался лешак, принявший человеческий облик, а теперь над ней же и хохочет!

* * *

– …Борцов идет, Борцов! – восхищенно воскликнул кто-то, и в реанимационный зал вошел, тяжело ступая, огромный краснолицый мужик в зеленой робе, которая казалась по-детски наивной и даже слегка нелепой на его могучем тулове и в сочетании с большим, щекастым, носатым лицом. Это был главный «подводник» Центральной больницы, в ведении которого находились знаменитые барокамеры.

Ольга видела Борцова только однажды, однако забыть его корпулентную и выразительную фигуру было невозможно. Борцов выделялся среди какого угодно общества, и сейчас просторный реанимационный зал показался вдруг тесным, а люди – слишком малорослыми и невзрачными.

– Принимайте нового постояльца, мальчики и девочки, – басил Борцов (даже эта мощная фамилия казалась для него слабоватой!). – Присматривайте тут за ним хорошенько, нервный больной оказался. Мало что реакция на профопол плохая, мало что фентиловая дрожь![8] У него, видите ли, клаустрофобия вдруг возникла, чуток барокамеру нам не разнес вдребезги, думал, вот-вот крышку сорвет!

Раздались смешки.

Если учесть, что барокамеры изготавливаются с применением космических технологий и материалов, их никаким топором не расшибешь, а байонетный замок[9] можно открыть только снаружи, обличительная речь начальника отделения ГБО показалась и впрямь милой шуткой. Однако то, что Борцов сам, лично, явился в реанимационный зал сопроводить какого-то случайного пациента, выглядело впечатляюще.

Медперсонал засуетился вокруг кровати на колесиках, которую установили на том месте, где недавно находилось ложе «полковника» Вити. Он, кстати, вел себя по-прежнему совершенно мирно, находясь в глубокой отключке.

Повязка, прикрывающая голову нового пациента, выглядела влажной: намокала жидкостью, которая омывает мозг. Это обычное последствие травмы черепа или отека мозга.

– Выяснили вообще, кто это? – спросил Борцов, оглядывая персонал реанимационного зала, но ответом было только общее молчание и пожатие плеч. – А между тем, похоже, иностранец. Ни слова в той тарабарщине, которую он периодически несет, я понять не могу. Впрочем, товарищи, вы знаете, что нам безразлично, иностранец пред нами или соотечественник, последний бомж или сам губернатор: ко всем у нас отношение не по Маяковскому, а самое-пресамое гуманное, чувствительное и внимательное! Так что оставляю вам этого скандалиста на попечение. Удаляюсь и жду новых поступлений!

Борцов ушел; оставшиеся переглянулись.

– Приходи еще, тезка! – пробормотала немолодая медсестра. Ольга вспомнила: ее звали Викторией Сергеевной. А поскольку имя Борцова было Виктор Сергеич, они вполне могли считаться тезками.

– А что это значит, отношение не по Маяковскому? – робко спросил молоденький лаборант.

– Это значит, что отношение не плевое, – пояснил кто-то.

– А, так это он того Маяковского имел в виду, который поэт, а я думал, может, какое-то светило реанимации! – хихикнул лаборант.

Вслед за ним засмеялись все.

Атмосфера реанимационного зала, несколько взвихренная явлением главного «подводника», постепенно приходила в норму.

Когда все нужные приборы были подключены, а на мониторах замелькали показатели, от нового больного отошли, убедившись, что с ним все в порядке, и Ольге стал виден его профиль.

Где-то она уже этот четко очерченный профиль видела… нос с горбинкой, высокие скулы… что-то восточное в лице…

– Би Гантимур, этэвумну мова, – внезапно пробормотал неизвестный, не открывая глаз.

Стоявшая неподалеку Виктория Сергеевна быстро подошла, наклонилась над ним, но пациент больше не издал ни звука.

– Бредит, наверное, – пробормотала сестра и отошла к другой кровати.

– Би этэвумну мова! – снова прозвучало едва слышно.