Темное пламя любви

Однако любовь или нелюбовь мужа ничего для Лукерьи не значили, потому что заботила ее, поглощая всецело, вражда и ненависть к Груне. Не раз так и подмывало ее броситься в леса, найти лешачью тропу, испросить у нечистого помощи и получить навью косточку, чтобы Груньку и ее семейство извести. Да, теперь мечтала она не только о Грунькиной погибели, но и о смерти Василия, которого раньше любила, и даже о смерти их невинного дитяти – Ольгушки, потому что самой Лукерье, как уже говорилось, забеременеть и родить больше не суждено было. Винила она в этом только Груньку, поскольку наслышалась о криворуких повитухах, после неумелого вмешательства которых все женское нутро бывает изувечено и испорчено раз и навсегда, так что больше не может принять мужское семя и выносить плод. Именно такой повитухой-вредительницей для нее и стала Груня. Лукерья словно позабыла начисто о том, с кем спозналась однажды в лесу, как чувствовала себя и что за чудище вылупилось из нее после той встречи, забыла, что, кабы не Грунина помощь, она непременно померла бы, забыла, что сестреница вот уже который год молчком молчит о случившемся, свято хранит позорную тайну двоюродной сестры… И все никак не приступала Лукерья к исполнению своего злобного замысла, но не только потому, что было ей страшно обратиться впрямую к нечистой силе за помощью, а еще и потому, что хотела она не только погубить Груньку, но и опозорить ее.

Ни одного доброго слова о своей сестренице Лукерья и раньше не говорила – не изменила себе и теперь, сделавшись попадьей. Только если раньше соседки мимо ушей пропускали Лушины бредни, то теперь, по новому, важному положению матушки Лукерьи, наоборот, прислушивались к ним. А поскольку людям всегда нужно в своих бедах обвинить кого-нибудь другого, вскоре всем в Курдушах и в Берложье стало ясно, что во всем дурном, что только творится на свете, виновата Грунька Васнецова и ее муж Васька. Она ведьма, он ведьмак, и давно пора было бы выгнать их прочь из деревни, а не то подпустить им красного петуха. И вскоре Лукерья столько яду налила всем в уши, что и Груня, и Василий сами стали бывших своих доброжелательных соседей побаиваться, встречая враждебные взоры и слушая злобный шепоток, из которого узнавали о себе не только то, чего никогда не было, но и то, чего быть не могло.

И все же никак не находила Лукерья утоления своей злобе! Грунька по-прежнему красавицей оставалась, годы словно не властны были над ней, и Василий по-прежнему смотрел только на нее, и Ольгушка росла умницей им на радость… Нет, поняла Лукерья, больше не может она жить с такой болью и ненавистью в душе, скоро змея-зависть ее задушит!

И вот как-то раз, когда отец Каллистрат куда-то отъехал по своим делам, набралась она храбрости и пошла под вечер той дорогой, по которой не раз проходила в снах.

Однако в лес ей попасть удалось не сразу: чудилось, всякая тропа, даже самая малая, для нее накрепко заперта, будто чужая дверь. Звезды текли на полночь, Лукерья начала опасаться, что ничего у нее не получится, как вдруг вспомнила, что креста не сняла, а ведь это было всем известным непременным условием посещения всяких про́клятых мест! А каким еще местом, как не про́клятым, была лешачья тропа, которую она искала? И вспомнились ей слова, сказанные силой нечистой в одну незабываемую ночь: «Можно в лес прийти, крест перед этим сняв, лешачью тропу отыскать да там с лесным хозяином встретиться. Не бойся, вреда он тебе никакого не причинит! Он и даст тебе ту самую навью косточку. Если бросить ее в варево недругу, он помрет всенепременно!»

Ну что же, набравшись храбрости, сняла Лукерья гайтан с шеи – и в тот же миг протянулась перед ней тропа, с обеих сторон которой светились гнилушки, словно кто нарочно дорогу приготовил да заботливо выложил ими.

Что ж, очень может быть, что так оно и было… Наверняка это была та самая лешачья тропа.

Пошла Лукерья вперед. Очень хотелось ей перекреститься, да знала: лишь только решит сделать это, как рука у нее вмиг отсохнет. Очень хотелось ей оглянуться, но знала, что делать этого ни в коем случае нельзя: налетит сила нечистая да свернет голову назад, так что, если выживешь после этого каким-то чудом, всю жизнь будешь с вывернутой головой ходить, и всяк будет знать, что ты у нечистой силы помощи ходила просить.

За спиной чувствовала она шепот да шорох, иногда чудилось, что чьи-то ледяные, влажные либо мохнатые руки касались ее плеч, шеи, а то и юбку задирали, пощипывая за голый зад, но она шла вперед, и с каждым шагом страх ее ослабевал, словно чуяла Лукерья, что лесные страхи и чудища над ней не властны и вреда ей причинить не смогут – прежде всего потому, что некогда на лешачьей тропе спозналась она с хозяином лесным, который ее в обиду не даст.

И вдруг разнесся вокруг хохот, однажды в жизни ею уже слышанный, а потом возникла перед ней на тропе темная, неразличимая, словно из ночной тьмы вышедшая и во тьму готовая кануть огромная фигура, и голос, который она только раз слышала, но забыть до сих пор не могла, спросил: