Темное солнце

Он схватил меня за локоть, вцепился в него ногтями и повел за собой. Из груди моего провожатого вырывался сиплый свист. Мы миновали сырьевой склад, медленно взошли по ступеням, пересекли мастерскую бальзамировщиков и вышли во двор. На меня обрушилось темно-синее, чуть подернутое дымкой небо. Взвыли собаки. Серп месяца высекал из булыжников металлический отсвет, которому вторило мерцание звезд.

Мы направились к последнему сооружению, огромному ангару, где рядами лежали тела; в этом странном зале ожидания мумии коротали время до отплытия в загробный мир. Двое охранников с факелами отвесили поклон, затем сопроводили нас вглубь здания.

Фефи я узнал до того, как ее увидел. На меня хлынули волны торжественных запахов, они ударили мне в нос, овладели моим сознанием, опьянили меня и повлекли к ней. Из открытого расписного деревянного гроба, где она лежала, перевитая бледными лентами, доносилась симфония ароматов: эманации лотоса шепотом приглашали к томлению, цветы дрока и ягоды можжевельника смело меняли тональность, следом ударяли яркие аккорды амбры, смешанной с опопанаксом, и, наконец, мощными фанфарами ликовали камфара и мастиковая смола. Посреди этого tutti всевозможных ароматов вспыхивали высокие и низкие ноты, арпеджио выделений стиракса, гармонировавшие с ладаном, вибрации кимвалов продолжали пряную перкуссию.

Повернувшись к Тибору, я молча поблагодарил его: по моей просьбе он направил своего человека закупить в Мемфисе легендарной парфюмерии для пропитки мумии, савана и деревянного гроба. Прежде чем зашить брюшную полость Фефи, очищенную ароматизированным пальмовым вином, ее напитали миррой, корицей, нардом и шафраном; ленты тонкого льна были насыщены драгоценными смолами. Парфюмерша благоухала.

Из наших органов чувств обоняние отнюдь не самое важное, но больше других будоражит воображение. Благоухание струилось и опаивало мою память, воскрешая Фефи из мертвых, – эта Фефи прыскала от смеха и трепетала, эта Фефи была игривой, и я снова угадывал под саваном ее округлости, аппетитные полные ручки, упругую пышную грудь, ее пыл, задор и пикантность. Она оживала, нарядная и влюбленная, вспыхивала, горячая и жаркая, и ее взор после наших утех светился наслаждением. Я почувствовал набухание в паху, последнюю земную дань Фефи.

Медленно подошел жрец, встал над гробом, прочел низким голосом ритуальную формулу при бальзамировании:

– Прими, Фефи, торжественные благовония, которые украсят твое тело, прими масла, которые разбудят твое сердце. Да войдет в твою грудь дыхание богов, охраняя твое мирное странствие в Дуат! На тебя сошел ладан от Гора, фимиам от Ра, ты превращаешься в Бенну[37], что возрождается на веки вечные, чья молодость пребудет всегда. Очаруй богов своим благоуханием.

Фефи обольстила немало смертных, а теперь отправлялась чаровать богов: ее прелесть достигла такого уровня, что она царила даже в этом хранилище мумий – единственная, загадочная, несравненная и дерзкая владычица воздушных просторов. Она доблестно одолела мерзость разложения и теперь, наряженная, напомаженная и удалая, была готова к воскресению.

Тибор велел жрецу оставить нас и схватил меня за руку:

– Уходи немедленно. Маску не снимай. Снимешь ее, только когда отойдешь подальше.

Я пал перед ним на колени, не имея возможности его обнять. Он покачнулся.

– Я люблю тебя, Ноам. Люблю как сына. Но я очень надеюсь умереть и больше никогда с тобой не встречаться. Прощай.

С болью в сердце я покинул его. Куда податься? Где сегодня преклонить голову?

Я плелся по пустыне, освещенной серпиком луны. Пробыв долгое время в Доме Вечности, я ощущал себя хрупким, и не только из-за раны. Меня измучило тесное общение с трупами и встреча с Тибором. Что-то во мне надломилось, я уже не смог бы балагурить с Пакеном, вернуться в комнату, отведенную мне его сестрой Мерет.

На подходе к Мемфису я почти бессознательно свернул в сторону, прошел вдоль пустынного кладбища и направился к зыбкому львиному силуэту, притаившемуся на горизонте. Подойдя, я сразу рухнул между передних лап Сфинкса и забылся сном.

* * *

Сквозь сон я услышал тоненький жалобный всхлип.

Я очнулся, но мне почудилось, что сон продолжается: на самом песке ко мне приткнулось щуплое тельце, его тепло согревало мне живот, его дыхание ласкало мне ухо.

В моих объятиях дремала девочка.

Я удивился, что разбудивший меня звук мог слететь с этих тонких гранатовых губ; я поморгал, дабы убедиться в реальности происходящего, и прокашлялся. Девочка открыла глаза, зеленые с ореховыми прожилками, и улыбнулась, как давнишнему знакомцу. Ее полная невозмутимость убедила меня, что она притулилась ко мне по своей воле.

– Здравствуй, – сказала она хрустальным голоском.

– Здравствуй.

Она высвободилась, встала, живо вспрыгнула на одну из гигантских Сфинксовых лап и уселась на ней – махонькая, крошечная, не больше блохи на медвежьем когте. Она потянулась, глянула в молочно-белое небо, на котором лениво подымалось солнце, потом прижала ладони к животу. В ней была странность и несомненность привидения, но я призвал себя к здравомыслию.