Темное время души

А дальше она уже ничего не помнила. Не отдавала себе отчета в том, что с ней происходит. Да и какой может быть отчет, вообще ни одной мысли в голове не было, только сплошная звенящая пустота и бесконечное кружение счастья. И еще почему-то билась в дальнем уголке сознания красивая строка из стихотворения Пастернака: «…На озаренный потолок ложились тени… Скрещенья рук, скрещенья ног, судьбы скрещенья…» Да, да, именно так – судьбы! Да, это судьба ее сейчас так настигла неожиданно! И ей все равно, что теперь будет с прошлой жизнью…

Свежий ночной ветер ворвался на балкон, закружил в радостном танце, пытаясь остудить их горячие тела, зашуршал листьями огромной старой липы, тянущей снизу к ним свои ветки, похожие на просящие любви руки, и звезды светили им сверху холодно и равнодушно… Не было им, ярким южным звездам, никакого дела до их пылких объятий – и не такое они видели на этом берегу теплого моря, где сам воздух дышит украденной у оставшихся дома мужей и жен любовью, где ночи темны и прохладны, где для торжества любви хватает только одной этой ночи – грешной и прекрасной…

Рассвет застал их спящими на узеньком диванчике, вцепившимися друг в друга мертвой хваткой, с переплетенными на общей подушке черными и цвета мокрой пшеницы кудрями, и липа так же в мольбе протягивала к ним на балкон свои руки, и птицы пели громко и радостно утреннюю песню – они ничего не слышали, они спали, утомленные плотской радостью, которой отдали сполна свои молодые тела и от которой спела ночью отдельную песню каждая Лесина тонкая рыбья косточка в умелых руках этого черноглазого парня. Не слышали, как заглянула на балкон вставшая утром Люда, как капризничала Дашенька, собираясь в детский сад, как повернулся тихо ключ в замке, когда Димка, позавтракав, ушел служить в морской порт на свою «Северную звезду», – не слышали ничего, они спали крепким здоровым сном грешников, не задумывающихся о том, что за украденные радости рано или поздно судьба выпишет отдельный счет. А как же? За все надо платить! А за удовольствия – в первую очередь, потому что ее, судьбу, искушать нельзя, особенно слабым замужним женщинам, у которых в жизни, в общем-то, все хорошо, все как у всех, и даже лучше…

Леся вздрогнула и проснулась от протяжного Сашиного не то стона, не то неясного сонного бормотания. Подняв голову с подушки, взглянула в его лицо, совсем по-детски искаженное привидевшимся кошмаром, провела ласково рукой по щеке. Он быстро открыл глаза, посмотрел на нее испуганно, словно не узнавая. Потом улыбнулся счастливо, потянулся, раскинув руки, и привлек к себе, потерся шершавой щекой о ее плечо.

– А здорово мы с тобой оторвались, Леська! Замечательно оторвались, правда? Можно сказать, душой и телом улетели в космос, и даже возвращаться оттуда не хочется! Ведь правда, Лесь?

– Правда… – тихим эхом откликнулась Леся, боясь пошевелиться, чтоб не отпугнуть от себя обнимающие ее сильные руки, эти губы, целующие ее в шею, эти бархатные глубокие глаза, в которые она, взглянув только один раз, упала и полетела как в черную пропасть, сладкую, дрожащую и затягивающую… И что там Веничка говорил ей про темную пропасть, про темное время души, в которое она может попасть со своим эгоизмом и легкомысленным отношением к жизни? Все ж наоборот получается, ошибся Веничка! Счастливая оказалась пропасть-то! Она снова и снова готова лететь в нее, сколько угодно лететь… Дурак ты, Веничка, дурак… Ворчун старый…

Потом она, напялив на себя старую Димкину футболку, варила на кухне кофе и несла на подносе на балкон дымящиеся чашки, боясь расплескать, и жарила яичницу, и снова варила кофе, и снова пропадала в Сашиных объятиях, задыхаясь от счастья, не замечая ни вмиг пролетевшего дня, ни палящего солнца, ни искрящегося вдали и зовущего к себе моря. Вечером пришли Люда с Дашенькой, и опять они сидели все вместе на кухне, пили пиво, курили, смеялись ни о чем, снова была ночь, и было утро, и снова первые лучи солнца застали их спящими на маленьком узком диванчике – двух вороватых счастливцев, изгнанных из мира и выброшенных судьбой на этот балкон обычной панельной девятиэтажки. Так прошел и второй их день, и третий, и четвертый…

* * *