Темнота в солнечный день

Один плохой всё же есть, подумал он. Коли уж с этим согласен повидавший жизнь Акимыч, рядом с которым Митя – щенок. Но разве объяснишь ей что-то, когда – любовь всей жизни?

– Митя, можно тебя попросить? Не рви мои портреты, пожалуйста. Не хочется думать, что от них остались клочки в помойном ведре. Просто запрячь куда-нибудь подальше и не доставай никогда. Но пусть они будут.

– Я и не собирался, – сказал Митя.

Он и в самом деле не собирался. Другое дело, если бы она блудливо изменила. Но ведь – любовь всей жизни. С которым она стонала в постели, когда Митя еще в ножички и в штандер играл…

– Спасибо. Я…

Звонок в дверь стал для Мити сущим облегчением. Тягостно было торчать вот так, перебрасываясь пустыми, в сущности, фразами – но и уйти не было сил.

Марина прошла в прихожую, щелкнул замок, и тут же раздался ее радостный возглас:

– Толька!!!

И короткое молчание – а потом столь же короткий быстрый шепот. Они вошли в комнату – Марина уже прижимала к груди роскошный пышный букет – ну да, знаменитые миусские георгины, сирень, разноцветные анютины глазки… Обнимавший ее за плечи человек уставился на Митю удивленно и чуть досадливо, как на неожиданную помеху.

Симпатичный, даже обаятельный молодой мужик лет тридцати, и не видно в нем ни малейшей гнильцы – у таковой внешних примет не бывает, вопреки иным шпионским, детективным книжкам или просто советским опусам под шершавым названием «производственный роман». Одет безукоризненно, как писалось в каком-то импортном романе – джентльмен с картинки в модном журнале. На пиджаке синий институтский «поплавок-технарик» и значок «Ударник коммунистического труда». Один из штампованных персонажей Пильчичаков и иже с ним – образцовый советский инженер, герой сугубо положительный…

Митя понял, что недоуменное молчание начнет непоправимо затягиваться – и по-прежнему не знал, как отсюда убраться, чтобы выглядело непринужденно. Марина выручила. Сказала, смеясь:

– Толя, ты чуть свою телеграмму не обогнал, – и показала бланк. – Почтальон буквально минуту назад позвонил…

– Понятно, – сказал Толик, сунул руку в карман брюк. – Вам, молодой человек… э-э, полагается что-то?

– У нас зарплата хорошая, – сказал Митя. – До свиданья.

Выходя, он понял, что для Марины его сейчас просто-напросто не существует – глаз не сводила с образцового советского инженера, а уж что было в этих глазах…

Спустившись с крыльца, он резко остановился – к нему поспешал Акимыч, а следом, на полшага отставая, целеустремленно пер верзила в черном халате, лет сорока, могучий мужик абсолютно непьющего вида. Ага, вот оно что… Вездесущий Акимыч в роли пожарной команды.

– Батальонная разведка, ты без дел бываешь редко… – продекламировал Митя с кривой улыбочкой. – Акимыч, вот объясни ты мне: как ты во второй раз ухитряешься оказаться в самый разгар пьесы? Колдун ты, что ли?

Рядом с Митиным мотоциклом стояли «Жигули» последней модели – «шестерка» с четырьмя фарами, сверкавшая никелированными полосками, бежевой краской, разве что запылившейся чуточку. Акимыч посмотрел на нее, потом на домик.

– Да успокойся, батальонная разведка, – сказал Митя с неизвестно откуда взявшейся усталостью. – Нет там трупов, и раненых нет, только голубки воркуют… Слышишь?

Действительно, в приотворенное окно слышалась веселая, беспорядочная болтовня на два голоса.

Облегченно вздохнув (и не скрывая этого), Акимыч повернулся к своему оруженосцу:

– Володь, все в порядке, иди…

И двинулся вслед за Митей, когда тот пошел к мотоциклу.

– Нет, как это у тебя получается? – спросил Митя. – Как старики говорят, слово какое знаешь?

– Да какое там слово… – махнул рукой Акимыч, показал на главное здание: – Видишь на втором этаже два окна, угловое и рядом? У меня там кабинет. Ну, увидел твою тарахтелку, а там и Толичек подъехал. Ну и подумал: мало ли что… Знаю я вас, нынешнюю молодежь, у каждого нож в кармане…

– Акимыч… – поморщился Митя. – У меня мозгов хватает понять: если любовь всей жизни, десять ножей не помогут…

«Шмайсер» в его руках загрохотал, затрясся, заплевался короткими язычками пламени – и образцовый советский инженер в испятнанном кровавыми пятнами бежевом (интересно, машину под костюм подбирал или костюм под машину?), нелепо скрючившись, осел на землю.

Видение вмиг налетело и так же моментально пропало. А смысл?

– Акимыч, – тоскливо сказал Митя. – Я против тебя щенок, понимаю, ты такую жизнь прожил… Что, ей ничего нельзя объяснить? Хоть это гниль, ты сам говорил?

– Пока сама не поймет – не объяснишь, – сказал Акимыч, вот чудо, со словно бы дружелюбными нотками в голосе. – Иногда так и не понимают никогда. Ну, всего тебе самого. Езжай, что тебе теперь здесь…

Он кивнул и отошел. Митя движок не включал, сидел, упершись в потрескавшийся асфальт подошвами офицерских хромачей, жадно глотал дым, и в голове вертелось как нельзя больше подходившее к случаю блоковское: