Темные алтари

Когда кончилось последнее заседание суда, никто не проводил ее даже до машины. Джесси и Джил не захотели сесть рядом с ней. Фил сидел, не поднимая головы, и ни разу не взглянул на нее. Все, все ее бросили. Она смотрела на смешную, какую-то помятую фигуру Кардуно и не могла поверить, что он был более ловок, чем Луи и Фил, что он сумел застать их врасплох. Только глаза его — темные, немигающие, полные презрения — пугали ее.

Когда Луи был жив, она ненавидела и одновременно боялась его. Она считала, что без него смогла бы лучше устроиться в жизни. Но только когда случилось то непоправимое, что, как она предчувствовала, должно было случиться, она осознала, чем он был для нее. Весь их дом, каждая его вещь, его одежда, «кадиллак», который долго стоял сбоку от дорожки, ведущей к гаражу, словно притягивали ее к себе, и она часто ловила себя на том, что ждет его к ужину, что по привычке ставит прибор и для него.

Сначала она крепилась. Пыталась держать в руках дочерей и быть ласковой и вместе с тем строгой с Харви, относиться к мальчику так же, как Луи относился к нему. Но вскоре поняла, что она не выдержит, что она слишком одинока. Завела роман с мойщиком, молодым человеком, которого Боб нанял помогать ему, пока Джером не оправится после пережитого потрясения, потом, внутренне неудовлетворенная, связалась с другим, затем с третьим… Раньше она жаждала самостоятельности, а сейчас, когда ей никто не мешал, оказалось, что ей не хватает уверенности в себе, характера.

И упрекала опять же Луи — слишком долго они жили вместе. Семнадцать лет!

Рослые, в туго облегавших бедра джинсах, Джил и Джесси смотрели на нее с нескрываемой иронией. Они почти перестали ходить в католический колледж, и Эйкрил напрасно бранила их, грозя, что, если они будут так относиться к занятиям, она перестанет тратить деньги на их обучение, которое и так обходится слишком дорого.

Дочери не обращали никакого внимания на ее слова. Они уже стали совершеннолетними, и она не могла им запретить по целым дням разъезжать в «бьюике». Она все время видела их в окружении белых и черных девушек и парней, таких же бездельников, как и они, которых они вскоре после смерти Луи начали водить в дом. Конечно, они собирались вокруг бара, восхищались его серебряной стойкой, пили, курили марихуану, кололи друг другу в маленьких дозах героин. Кое-кто из гостей, более нахальных или сильно подвыпивших, уже выковыряли ножом в некоторых местах по полдоллара на память, и теперь поверхность бара была попорчена и утратила свой прежний блеск так же, как и весь их дом. Запущенный, неубранный, с грязными обоями и паласами в пятнах, он приобретал все более унылый и непривлекательный вид.

«Девки! Грязные девки!» — вспоминала часто Эйкрил, как сердился на них Луи.

Но она не в силах была освободиться от оцепенения, которое все больше овладевало ею. Как будто любой ее порыв, каждая ее попытка стать тем, кем она мечтала стать, разбивались об ее безволие, неспособность что-либо изменить, начать жизнь заново. Опасаясь, как бы дочери не ушли из дома, она терпела их друзей, а оставаясь одна, пила.

Ходила нечесаная. Красилась редко, но зато ярко, как дочери, несоответственно своему возрасту. Она видела, что все вокруг нее рушится, распадается, и все глубже погружалась в мучительно сладостное безразличие, которое все чаще охватывало ее.

Иногда по вечерам, когда Джесси и Джил не было дома или они развлекались со своими приятелями, сидя у серебряного бара, она вдруг бросалась в спальню и, упав на колени, лихорадочно набирала телефонный номер Бетси.

— Алло! — долетал из трубки ласковый, не очень сильный, но звонкий молодой голос. — Алло… Алло!

Эйкрил молчала.

Связь прерывалась, а она все продолжала стоять на коленях возле широкой двуспальной кровати, на которой они спали с Луи. И это было гораздо лучше, чем когда никто не отвечал и она не слышала голоса Бетси Беглер.

Эйкрил никогда ее не видела. И не хотела видеть. Она хотела только услышать ее голос, когда особенно остро ощущала, что весь мир вокруг рушится, что она сама гибнет, что жизнь кончилась.

Как, например, сегодня…

Темнело. Дочерей не было дома. С тех пор как черные девушки и парни беспрепятственно появлялись в их доме, старые знакомые перестали к ним заходить.

А может, они не ходили из-за того, что убили Луи?

— Безумный суд! Безумные заседатели! — восклицала время от времени Эйкрил.

Ей не хотелось есть. Не хотелось двигаться. Она пила виски — неразбавленное, без льда, смотрела, как гаснут полосы света за шторами, и сама угасала.

Вдруг она вспомнила о Харви, которого отправила на время суда к Бобу, но она чувствовала себя слишком усталой, слишком расстроенной, чтобы сходить за ним к брату.

Безумный суд! Безумные судьи! Безумный мир, Луи!

Сумерки сгущались, она сидела одна в темноте час, другой и даже не расслышала, как зашуршали шины, сверкнули и погасли фары и возле дома остановилась машина.

Вошли Боб и Джером.

Джером включил свет.

Боб внес на руках спящего Харви.

Эйкрил, все еще сидевшая на высоком табурете в какой-то неестественной позе, подняла голову.

— А… Боб!