Затем Пинкер проецирует аналогичное отсутствие цивилизованного самоконтроля на другие регионы мира, включая Африку и Азию, демонстрируя при этом абсолютное невежество в отношении истории и культуры незападных стран. В повествовании Пинкера колониализм становится в основном позитивной, цивилизующей силой - приносящей правительство и законность, пусть и несовершенную, - а деколонизация порождает "децивилизационную анархию". Проще говоря, его рассказ воспроизводит самооправдательную риторику колониализма как "цивилизующего проекта" и замалчивает бесчисленные насилия колониальных режимов и их долгосрочное влияние на постколониальные общества - темы, которые были подробно описаны такими историками, как Кэролайн Элкинс. Его патерналистский голос особенно ярко проявляется в одном мимолетном комментарии, в котором он обвиняет насилие и неудачи политических реформ в отсутствии необходимых (взрослых) норм самоконтроля. Его выбор слов (здесь он выделен курсивом) показателен: "Они [негласные нормы цивилизованного поведения] могут объяснить, почему сегодня так трудно навязать либеральную демократию странам развивающегося мира, которые еще не переросли свои суеверия, военачальников и феодальные племена. В условиях, когда насилию придаются вековые, местные, натурализованные и биологические корни в определенных группах населения (таким образом, оно проецируется на "них" и отстраняется от "нас"), мало кто признает другие причинно-следственные связи, которые могли бы бросить вызов этому благодушному представлению о мирном, миролюбивом и рациональном Западе: расизм, системная экономическая эксплуатация, добыча ресурсов, международный военно-промышленный комплекс, активная поддержка репрессивных правительств, широкое военное вмешательство и ведение войн. История эмоций может помочь раскрыть внутреннее устройство текста Пинкера, особенно его итерацию давно устоявшейся и крайне идеологизированной концептуальной схемы, построенной на бинарности разум/эмоции, а также ее многочисленных вариаций - самоконтроль/инстинктивный выброс, цивилизация/дикость, прогресс/отсталость.
Крутая причина
В основе анализа насилия Пинкером лежит представление о врожденной природе человека, которая не является ни злом, ни добром по своей сути, обладая как "внутренними демонами" - хищничеством, доминированием, местью, садизмом и идеологией - так и "лучшими ангелами" - эмпатией, самоконтролем, нравственным чувством и разумом. Именно последний фактор он считает главной движущей силой предполагаемого снижения уровня насилия. Поскольку "другие ангелы были с нами столько же, сколько мы были людьми", полагает он, их роль в противостоянии нашим "демонам" неизбежно вторична. Хотя эмпатия - это "круг, который можно растянуть", а самоконтроль - "мышца, которую можно тренировать", и то и другое в конечном счете конечны, ограничены (эволюционными) пределами и нейрофизиологией. Разум, напротив, - это "открытая комбинаторная система, двигатель для генерирования неограниченного числа новых идей". Как только он будет запрограммирован на базовый собственный интерес и способность общаться с другими людьми, его собственная логика побудит его, в полноте времени, уважать интересы все большего числа других людей. Кроме того, именно разум всегда может обратить внимание на недостатки предыдущих рассуждений, обновить и улучшить себя в ответ на них". Таким образом, в изложении Пинкера процесс цивилизации "повысил тонус" способности к самоконтролю, которой, по его мнению, так не хватало в жестоком средневековом мире; научная революция и Просвещение позволили произвести своего рода перепрограммирование, созданное разумом, которое - ускоренное такими факторами, как грамотность, урбанизация и развитие интеллекта (он подчеркивает IQ) - способствовало движению вперед, включая снижение уровня насилия. Обратите внимание на выбранную им управляющую метафору - разум как (безэмоциональный) компьютер.
Эта концепция разума лежит в основе его линейного, часто триумфального изложения исторического прогресса. Цитируя в качестве эпиграфа одноименную фразу из часто цитируемой речи Мартина Лютера Кинга "У меня есть мечта", Пинкер прославляет великую "логику" разума, разворачивающуюся во "всей полноте времени" и достигающую все более широкого круга инклюзии. Однако он игнорирует акцент самого Кинга на "яростной неотложности настоящего момента", который был сформулирован в той же речи на Марше на Вашингтон в августе 1963 года и еще раз четыре года спустя в его "Проповеди о Вьетнаме". Отвергая постепенность, Кинг отказывался терпеливо ждать, настаивал на необходимости действовать и бросал вызов системным формам угнетения.Вырывая цитату Кинга из контекста, Пинкер искажает ее видение исторических перемен, достигаемых через требования подчиненных, видение, имеющее свою историю и историографию, и вместо этого описывает 1960-е годы как время "децивилизации". Это видение, пожалуй, наиболее ярко сформулировал Фредерик Дуглас в своей речи 1857 года: