Темные делишки

Мой силуэт в машине наверняка тонул в сгущающихся октябрьских сумерках, но на всякий случай я надела еще и темные очки, а заодно спрятала волосы под шелковую косынку. Теперь в таинственной леди, сидящей за рулем бежевой «девятки», уж точно никто не сможет признать внучатую племянницу уборщицы, путавшуюся под ногами во время спектакля.

А вот и первые ласточки! Тяжелая дверь служебного входа приоткрылась, и из нее вышли три женщины, в одной из которых я узнала мрачную грымзу-гримершу. Судя по нестихающему гвалту оживленных женских голосов, льющемуся из наушников, актрисы не торопились покидать гримерку — все обсуждали состоявшуюся премьеру и сравнивали сегодняшний спектакль с менее удачным вчерашним. В связи с этим прозвучали некоторые фразы, которые заставили меня прислушаться.

— …И публика сегодня была превосходна! — восторженно говорила одна из актрис, голос которой был мне незнаком. — Нас просто забросали цветами!

— Особенно тебя, Кэт, и Вальку Лукьянова, — не без зависти добавила другая, чей голос был звонким и неприятно резким по тембру.

— Кэт достойна того, — вступилась за нее первая. — Она ведь теперь за двоих работает: и во втором составе, и в нашем, за Анну… Что мы без тебя делать-то будем, а?

— Интересно, а на любовном фронте ты тоже за Зорину будешь вкалывать? — язвительно поинтересовалась та, что с резким металлическим голоском.

Гул голосов на периферии гримерки затих от такого неслыханно наглого замечания. Катя Маркич (я сразу узнала мягкий, глубокий, бархатистый тембр ее голоса) сдержанно ответила:

— Следи за словами, Людмила. И вообще, заткнитесь все на эту тему — вот-вот Римма придет! Не хватало еще, чтобы она услышала ваши разговоры.

— Она-то небось рада-радешенька, что Зорина отравилась снотворным, — не унимался резкий голосок. — Наш «ангелочек» Анечка ей столько крови испортила!

— Да Валька себе и другую может найти, — резонно рассудила какая-то женщина, голос которой до сих пор я не слышала. — А Римме, по большому счету, на его похождения глубоко наплевать. У них с самого начала совместной жизни был уговор, что каждый остается относительно свободен.

— Да что вы треплетесь! — возмутилась Катя Маркич. — И в самом деле, нечего мне оставаться в этом захолустном городишке: сплошные сплетни да пересуды. Хуже, чем в деревне!

— Ты нам, Катюша, из Москвы весточку пришли. Поспрашивай там: может, и для нас работа подходящая найдется. Москва ведь огромная, там на всех мест хватает!

В этот момент хлопнула дверь гримерной и разговоры умолкли: вероятно, вошел кто-то, чье присутствие мешало сплетницам. Наверное, это была Римма Лукьянова. Женщины шуршали платьями, слышался звук падающих предметов, чьи-то шаги, потом кто-то, находящийся очень близко от зеркала, устало вздохнул.

Спустя несколько минут, в течение которых было сказано несколько незначительных фраз и неоднократно хлопала дверь, раздался низкий, глухой голос Риммы:

— Наташ, ты не очень спешишь?

— Нет. Тебя подождать?

— Если не трудно…

Я не смогла сдержать торжествующей улыбки— кажется, я услышу откровения обманутой жены. Мои расчеты оказались верными и приложенные усилия (в том числе и посредством мокрой тряпки) не пошли прахом. Сумрачную душу Риммы Лукьяновой терзали какие-то сомненья, она нуждалась в сочувствии или добром совете. Как я поняла из прозвучавших раньше закулисных сплетен, эту женщину не очень-то любили в актерском кругу. Тем увеличивалась значимость и ценность Натальи Андреевой как ее единственной верной подруги и, соответственно, увеличивался мой шанс приоткрыть завесу над таинственной историей с любовной связью Ани Зориной.

Мимо моей машины проходили театралы, спешившие после работы к домашнему очагу — снять маски и немного побыть самими собой в кругу близких и родных. В ожидании, когда все актрисы покинут гримерную, я размышляла об этих интересных людях, чья психология не поддается никакой схематизации, чьи поступки обычным людям могут казаться странными, чьи слова внешне — лишь неприкрытые амбиции.

Вращаясь в свое время вместе с Анечкой в кругу студентов театрального факультета, я поняла, что их «маски» — это вынужденное прикрытие, приобретенное за годы учебы и работы на театральной сцене. Они работают над созданием своего имиджа, своего образа в повседневной жизни намного тщательнее, чем каждый из нас. Подобное прикрытие необходимо актерам для того, чтобы выжить в суровых условиях закулисной атмосферы, чтобы казаться сильнее, чем они есть на самом деле. Каждый из них рискует быть растоптанным коллегами за проявленную слабость, а потому прячет свою слабинку как можно глубже, выталкивая на поверхность резкость и напористость — неотъемлемые качества лидера, которым должен быть каждый из них, если не хочет всю жизнь стоять в массовке. Лишь жесткая борьба за роли, за возможность проявить свой талант делает их такими, какими мы привыкли их видеть.