Темные игры 3

Лишь голос у создания, человекоподобного весьма в малой степени, остался прежним. Ангельским... Но о подзабытых юношеских желаниях более не заставлял вспоминать...

— Проходите, о почтеннейший, — певуче и нежно произнес гул. — Гассан Абдуррахманович всегда вас ждет и всегда рад вас видеть.

Владимир Алексеевич сомневался и в том, и в другом, но спорить не стал.

Массивная дверь из полированного сандалового дерева распахнулась словно сама собой, он прошел в кабинет, гадая: в каком обличье его встретят на сей раз?

Существо, разменявшее четвертую тысячу лет, в последние их встречи с каждым разом выглядело все моложе и моложе... Возможно, то была мелкая месть Владимиру Алексеевичу, стареющему от встречи к встрече. Хотя он давненько перестал называть джинна и «стариком» и «Хоттабычем»... Но джинны — как известно всем, кто сталкивался с ними и остался жив — злопамятны и мелочно-мстительны.

Угадал... Господин Абдаллахов (именно эта фамилия украшала табличку на сандаловой двери) очень напоминал себя же двенадцатилетней давности, лишь исчезли мелкие морщинки у глаз, да и вообще кожа стала более гладкой. Из щегольской бородки и с висков исчезла седина... Короче говоря, джинн помолодел внешне как раз лет на двенадцать, словно стрелки на его биологических часах крутились в обратную сторону.

— Безмерно счастлив видеть тебя, о драгоценнейший Волька ибн Алеша! —приветствовал джинн гостя. — Проходи же, и присаживайся, и вкуси скромных яств, и осчастливь меня возможностью исполнить очередное твое желание, нетерпеливо ждать которого, мне, недостойному, пришлось долгих двенадцать лет!

Владимир Алексеевич присаживаться не стал. На стол, ломящийся от «скромных яств», даже не взглянул.

— Здравствуй, Гассан Абдуррахман ибн Хоттаб, — сухо произнес он.

Их давнишние дружеские отношения давно сошли на нет. Или их и не было никогда? Можно ли дружить с бессмертным существом, мыслящим совсем иными категориями, чем люди?

Двенадцатилетний оптимист, лучше всех в пионерлагере и в классе нырявший, — верил, что можно. Но он верил и в другие вещи, не сбывшиеся или оказавшиеся ложными...

Старик на излете девятого десятка сомневался, что вообще когда-либо понимал логику поступков джинна.

Как бы то ни было, тот ни разу не обманул своего спасителя. И исправно выполнял все желания, — один раз в двенадцать лет, как и было обещано... Но отчего-то все чаще Владимиру Алексеевичу казалось, что именно в этом безукоризненном выполнении таится главный подвох и издевка.

Сегодня он не должен ошибиться. Не имеет права. Шанса исправить ошибку не будет.

Молчание затягивалось, становилось неловким.

— А ты все молодеешь... — столь же сухо произнес Владимир Алексеевич.

— Надеюсь, ты не в обиде, о драгоценнейший? Я не раз говорил: стоит тебе пожелать, и недостойный...

— Нет! — резко оборвал драгоценнейший журчащую речь недостойного. — Я пришел пожелать другое.

Для себя желать ничего нельзя. Один раз пожелал и закончилось все плохо, очень плохо...

Перед их последними встречами Владимира Алексеевича так и подмывало опробовать рецепт из древней арабской сказки: приказать Гассану Абдуррахману залезть в одну из бутылок Клейна, благо за годы собрал внушительную их коллекцию, самых разных форм и объемов, из стекла, керамики, металла...

Интересно, полез бы туда джинн?

Наверное, полез бы... Потому что экспонаты коллекции пригодны лишь для демонстрации дешевых фокусов: стоит бутылкана столе отверстием вниз, а вода из нее, удивительное дело, не выливается. Это всего лишь модели или трехмерные макеты настоящей бутылки Клейна, четырехмерной. И пытаться удержать в любом из тех макетов джинна — это все равно, что попробовать раздавить человека, например, моделью танка, выполненной в масштабе 1 к 100...

А настоящая бутыль, пройдя сквозь стенку которой, — будь ты хоть джинн, хоть кто, — все равно окажешься на той же стороне — та бутыль уничтожена семьдесят пять лет назад. Это стало первым же деянием освобожденного Гассана Абдуррахмана ибн Хоттаба.

— Я внимательнейше слушаю тебя, о Волька ибн Алеша!

Он понял, что опять отвлекся, задумался, потерял нить разговора... Восемьдесят семь — это восемьдесят семь. Не впал в старческий маразм — уже скажи судьбе спасибо.

— Когда мы встретились в шестьдесят шестом там... — За огромным, во всю стену, окном открывался вид лишь на небоскреб «Федерация» — и старик кивнул в другую сторону, туда, где по его представлению находилась Москва-река. — ...ты говорил, что способен управлять течением времени, но в ограниченных пределах. Так?

— Отличная память — лишь краткая строка в длинном списке твоих совершенств, о драгоценнейший. Ты прав, именно так я и говорил: управлять всем в этом мире способен лишь Аллах, о Волька, прочим же положены свои границы и пределы.

— Но тогда ты смог вернуться на три года назад и все изменить... А на семьдесят пять лет назад вернуться сможешь?

Показалось, что в темных глазах джинна что-то мелькнуло... Непонимание? Опасение? Наверное, Владимиру Алексеевичу очень хотелось увидеть нечто в этом духе, вот и увидел.