— Служил. Но к делу это не относится.
— Отлично... значит, оружие в руках держали... Ну что же, включайте диктофон, сделаю чистосердечное признание.
— Он вообще-то уже включен...
Признание Михаила Кронова заняло около часа и впрямь оказалось чистосердечным. Но далеко не полным — рассказ о событиях начался с того момента, когда у ворот резко затормозила машина.
— И вы хотите, чтобы я поверил и...
— Нет, — сказал хозяин, на часы он теперь смотрел, не отрываясь. — Я всего лишь хочу, чтобы вы открыли окно.
— Зачем?
— Открой окно!!!
Журналист не успел ни выполнить приказ, ни возмутиться им и отказаться... Донесшийся с улицы звук услышали оба.
— Это... это... — растерянно начал журналист и не смог продолжить.
— Подойди к секретеру. Быстрее, черт возьми! Времени мало, теперь она открывает дверь сама... Нажимай, слева и справа, сантиметрах в десяти от краев. Да нет, выше... Вот так. Обойма в нем пустая, возьми заряженную... Да вставляй же!! Слышишь — топает!
Магазин с металлическим лязгом встал в рукоять. Тяжелые неторопливые шаги сотрясали лестницу.
— Это такая шутка? Или предупреждение — не совать нос в чужие дела?
— Целься ниже, — холодно посоветовал хозяин.
— Не смешно...
Из-за двери послышался звук — словно что-то мягко упало с небольшой высоты... Или кто-то небольшой мягко спрыгнул.
— Постарайся первым делом попасть в кота, одной пули ему хватает, но угодить трудно, прыгучий.
— Постараюсь... — обреченно произнес журналист.
— В нее все остальные, она медлительная, но упорная, привыкла добиваться своего. Постарайся...
Он не договорил — дверь начала открываться.
Музей на Пьяцца-дель-пополо
Эти сны он видел много лет — иногда они снились несколько ночей подряд, иногда пропадали на годы, но всякий раз возвращались. Везде: и во Флоренции, и в Милане, и позже, во Франции, — смыкая веки, он время от времени попадал в неведомый мир... Вернее, в мир, постепенно ставший знакомым и даже привычным, хоть и богатым на всевозможные чудеса и диковины.
Сны не повторялись под копирку, но общая деталь присутствовала всегда: он был в своих сновидениях невидимым и бесплотным гостем, не замечаемым никем из многочисленных людей, их населявших... Он мог передвигаться в этих сновидениях свободно, попадал, куда хотел, — но лишь находясь вовне зданий, стены и даже двери стали неодолимой преградой, он не мог попасть в библиотеки и прочие хранилища знаний, хотя очень туда стремился... А еще он не мог что-либо взять в руки, или как-то еще воздействовать на предметы и сущности иллюзорного мира... Словно он сам, а не Иоанн Богослов получил повеление: «Иди и смотри!», — смотри, но руками не трогай...
И он ходил. И смотрел.
Он смотрел на громадные многоэтажные дома, наполненные самыми разными чудесами, казавшимися поначалу колдовскими, но, без сомнения, имевшими в основе своей инженерные решения, подсказанные развитой до невиданных пределов наукой. Дома зачастую размерами превышали палаццо Питти, но жили в них не здешние патриции или нобили (предпочитавшие в большинстве своем относительно небольшие загородные виллы), а самые заурядные горожане.
Смотрел на самодвижущиеся повозки, во множестве заполнявшие необычайно широкие и просторные улицы, — города тут не знали привычной ему тесноты и скученности, не задыхались в удавках крепостных стен. Поначалу он решил, что мир его снов давно и навсегда позабыл о войнах, однако со временем убедился, что это не так, — но даже самые высокие стены и самые глубокие рвы не спасут от чудовищных средств истребления, придуманных насельниками этого мира...