Пентаграмма лежала, раскинувшись на ковре во всю ширь, и Славику показалось, что блестит она сильнее, чем раньше. Но это, скорее всего, был лишь эффект освещения, люстра светила куда как ярче, чем тусклая лампочка без абажура в вагончике. И вдруг он вспомнил, где и когда он видел точно такую пентаграмму — воспоминание всплыло именно сейчас, когда она лежала горизонтально и под ногами.
Это случилось в Баболовском парке — в самом удаленном, заросшем и заброшенном из царскосельских парков. После разрушившей тут все до основания войны в первую очередь восстановили известные на весь мир дворцовые ансамбли и, соответственно, окружавшие их парки. А Баболовский дворец до сих пор лежал в руинах и парк — огромный, в две с лишним сотни гектаров, — постепенно превращался просто в дикий лес. Ну, может, в лесопарк — в лес, пересеченный геометрически правильными линиями дорожек… Причем дальняя, примыкавшая к дачному поселку Александровская, часть парка была самой дикой и заросшей. А в поселке отдыхали каждое лето дети Славика от первого брака.
Они и вытащили в один прекрасный августовский день приехавшего к ним Славика в парк за грибами. Грибов он не нашел, да и вообще не слишком любил это занятие. Зато обнаружил очень любопытное местечко.
На крохотной укромной полянке был выложен из ровненьких березовых, с руку толщиной, полешек точно такой пятиугольник. Рядом остатки небольшого костерка. Но самое интересное было в самом центре пентагонона — там лежала небольшая, с куклу Барби, фигурка. Из розового воска? стеарина? — Славик не слишком знал, чем они различаются. Фигурка была грубо вылепленная, черты лица схематичные. Но мужская, в этом не было никаких сомнений — первичный признак гордо целился в проплывающие по небу игриво-белые облачка.
А может, он подумал совсем и не это — за полгода мысли, пришедшие в тот момент в голову, изрядно подзабылись. Но Славик прекрасно помнил ощущение брезгливого неприятия, охватившее его немного спустя, когда он подошел еще ближе, к самой границе пятиугольника и пригляделся к фигурке.
Нет, не так. Сначала он просто удивился, а секунду спустя инстинктивно протянул руку — взять, вытащить из фигурки крохотный клинок — зачем? Алешке? нет уж, спаси и сохрани от таких подарочков… И только потом, о с о з н а в до конца, что увидел, отдернул руку и отшатнулся сам.
Клинков было три. Не иглы, не гвозди — именно клинки, аккуратно и тщательно сделанные копии то ли мечей, то ли кинжалов, то ли еще какого колющего оружия — лезвия были почти не видны, исчезая чуть не по самую рукоять в фигурке. Один лилипутский меч был воткнут в сердце восковой жертвы; другой, насколько Славик понимал в анатомии, — в печень; а третий, вбитый глубже других, подрубал основание мужского органа… Именно при виде третьего клинка у него впервые мелькнуло чувство, которое как его не называй: отвращение, омерзение, брезгливое негодование — имело в основании своем самый обычный липкий страх…
Если первый порыв — взяться пальцами и вынуть клинок — угас инстинктивно, словно сам собой, то второй — разрушить, растоптать мерзкую игрушку — Славик подавил сознательно. Он медленно отступил назад, так и не шагнув внутрь пентагонона — словно там, под обманчивым прикрытием зеленого мха, таилось гнездо ядовитых тварей… Отступал пятясь, как будто опасаясь повернуться спиной к зловещему пятиугольнику и развернулся только когда тот окончательно исчез за сплетением ветвей… А совсем рядом, в полусотне метров, звучали радостные голоса скрытых деревьями детей, отыскавших очередной гриб.