Тёмные истории Северо-Запада

Даниил побежал. Цыганка выпрямилась, развернулась к нему. Да, точно она. Глаза Импи полыхнули злом. Она узнала Даню и бросилась к воде, в надежде сбежать. Он прыгнул, сбил девушку с ног, и упал сверху, чувствуя под собой сильное разгоряченное тело. Крепкое. Восхитительное. Его повело желанием. Появилась мысль, что для полной победы он должен ее трахнуть! Из мести. Трахнуть, а потом убить. Ведь это должно быть сладко. В штанах стало тесно, несмотря на съеденную перед охотой горсть различных препаратов, снижающих либидо. Он ведь знал о ее оружии, и подготовился.

Импи плавно двигалась под ним, сковывая взглядом, и Даня чувствовал, как теряет себя. Тело требовало близости. Тело хотело войти в горячее лоно. Он с рыком рванул ее курточку, обнажая крепкую грудь.

Импи маняще улыбнулась.

- Ты че делаешь, сука?! – курильщик ударил его ногой в голову, и скинул его с русалки. Даниил чуть не отключился, но быстро вскочил, отмахнулся от мужика ножом и бросился на ускользающую в воду тварь. Догнал ее и вогнал клинок в шею.

Грянул гром. Торжествующе взвыла Ладога. Над лесом взбесившимся стробоскопом засверкали молнии.

Курильщик пятился прочь от Даниила, и смотрел на то, как меняется зарубленная безумцем девчонка. От Импи поднимался жар. Запахло подгнившим мясом. Плоть скатывалась на камни, превращая русалку в бесформенную дрожащую кучу.

- Какого хера? Что это такое? - заорал курильщик. - Что это?!

Молнии били в лес, будто наверху кто-то обезумел от гнева. С каждой вспышкой среди деревьев становилось все больше и больше светлых пятен. Мертвые люди приближались, и их движения казались ломанными.

- Б...дь, а вторая такая же? - крикнул курильщик. - Она в лагере осталась! Стас на нее уже... Ста-а-а-ас!

- Вторая?!

Даниил оцепенел. Рукоять в ладони вмиг стала влажной, когда он услышал:

- Даня...

По телу прошла волна холода. Он обернулся в изумлении...

- Мама?

Мертвые голые мужчины, изломанные в свете лихорадочных вспышек, окружили их. Что-то завопил, а вскоре захлебнулся схваченный ими курильщик. Но Даниила они не трогали. Молнии били прямо в Ладогу, и та кричала от боли.

Мама ни капли не изменилась. Та же улыбка, тот же взгляд, те же волосы. Дане захотелось броситься к ней, упасть на колени и в поисках утешения уткнуться носом в мягкий живот.

Прошло два десятка лет.

Сверкнула молния, и рядом с мамой появился отец. Его рот был чуть приоткрыт, а белое лицо хранило печать смертельной муки и невыносимого удовольствия от ласк Импи.

Мама шла к Дане и печально улыбалась.

- Мама...

- Все хорошо, Даня. Теперь все будет хорошо... Теперь мы будем вместе…

Он заплакал от радости. Ее лицо стало всем его миром. Ничто больше не имело значения, только это доброе, усталое, немного бледное лицо с ярко красными губами.

Вода Ладоги холодна в любое время года. Когда она коснулась мошонки, Даниил лишь всхлипнул, но взгляда от глаз русалки не оторвал. Она отступала вглубь озера, а Даня шагал за ней, вытянув перед собой ладони, как малыш, просящийся на руки.  Рядом с ним шел отец.

- Все будет хорошо... - пообещала мама.

Он открыл рот, чтобы сказать, как скучал по ней, по папе, но в него хлынула вода, а затем мир задрожал и поплыл перед глазами. Уши заложило приглушенной песнью Ладоги, и Даня вдруг дернулся, попытался вырваться из дурмана и закричал, выжимая остатки воздуха в безмолвную, холодную толщу. Отцовская рука пудовой гирей опустилась ему на плечо.

И когда успокоился последний пузырь, а онемевший от ужаса курильщик поднялся с колен — Ладога вздохнула с облегчением, которого в ней не было много невыносимо одиноких веков.

Овраг (Ленинградская область)

Саша оборудовал кабинет на втором этаже. Поставил стол к окну, чтобы видеть красно-рыжую кленовую аллею. Там, за припорошенными снегом кронами таилась узкая шоссейка, по которой в оживленный день проезжало не больше двух-трех автомобилей. Серая полоса вырывалась из-под влажной лиственной крыши и ныряла влево, в заснеженные поля. Вид завораживал. Вдохновлял.

По этой дороге Саша ездил в поселок, за продуктами. Пятнадцать километров по занесенной трассе вдоль брошенных лесов. Радио не ловило, поэтому в магнитоле играла та музыка, которую он привез из города.

В основном Radiohead. Он великолепно сочетался с безжизненными видами осенних лесов вдоль трассы.

Писал Саша ручкой. И обязательно в толстых тетрадях на 96 листов, в клетку, с полями. Так ближе контакт. Короче путь от души к бумаге. Только так появляется магия. Когда текст оживал, то он доставал старенький ноутбук и аккуратно переносил его в электронный вид. Это была вторая стадия вычитки и редакции. Затем распечатывал и ходил по дому, проговаривая нескладные предложения вслух. Злился, кривился, менял интонации.