Темные изумрудные волны

В кабинет следователя Галеева ввели Трифонова. У него уже была одна судимость – за разбой и вымогательство. В этот раз, кроме этого, ему вменялось в вину соучастие в убийстве Новикова, коммерсанта; и Тарасова – валютчика, работавшего возле сберкассы на углу проспекта Ленина и Аллеи Героев. На допросах он сдал всех членов банды, рассказал о многих преступлениях, благодаря его показаниям задержано двенадцать человек, закрыто несколько безнадёжных дел. Наудачу Галеев решил попробовать раскрутить Трифонова на новые откровения.

– Как дела, Трифонов?

– Всё, как обычно, гражданин следователь, – ответил подследственный, осторожно садясь на стул. – Одышка, изжога, газы. Когда состоится суд?

– В «санаторий» торопишься?

– Вы обещали поблажку. Я же много рассказал вам.

– В этом деле много не бывает. Давай уж до конца.

– Да выложился весь, как на исповеди.

– Хватит гундосить, – бесцеремонно прервал Галеев. – Лучше расскажи-ка про Джоника.

– Не знаю такого, – удивлённо ответил Трифонов.

– О, брось, ты знаешь.

– Нет, совсем не знаю, – искренне возразил подследственный. – Кто такой, чем занимается?

– Я в эти игры не играю, вязальщика не перевяжешь. Что связано следаком, не разрубишь топором. Расскажи-ка про Джоника.

– Я… я…

– Кто заказал ему Никитина?

– А… он занимался заказухой?

– Хватит юлить, Трифонов.

– Но… гражданин следователь, тут я не в курсах.

– Кто стрелял в Лиманского? Как поделили деньги?

И снова искреннее удивление, непонимание в глазах подследственного.

– Что за дела у тебя были с Трегубовым?

– Никаких. Вы же сами знаете, он не захотел со мной разговаривать. Ему был нужен Никитин.

– Какие у них были дела?

– Не знаю, гражданин следователь.

Галеев вынул из папки копии бланков почтовых переводов, положил их перед собой так, чтобы они были видны Трифонову, какое-то время рассматривал их, потом спросил:

– Узнаёшь?

Тот кивнул.

– Кого заказал тебе Третьяков? Не торопись, излагай так же, как излагал все предыдущие свои дела.

– Я… я…

– Он перевёл тебе из Москвы в общей сложности пятнадцать тысяч долларов. Это была оплата за убийство Кондаурова. Как вы поделили эти деньги, сколько взял Никитин, сколько досталось тебе?

– Сергей возвратил долг, он занимал у меня полгода назад.

– Брось, Трифонов. Раз уж начал сотрудничать с нами, будь последователен.

– Это правда. Сергей был в Волгограде, но мы не встретились. Потом он уехал, и позвонил мне из Москвы. Я попросил его прислать деньги переводом.

– Так кого в итоге заказал Третьяков?

– Говорю же, это долг.

– А с какой стати ты давал ему в долг? Он кто тебе – брат, сват?

– Он мой друг, служили вместе, – ответил просто Трифонов.

– Служили… Где служили?

– В Афганистане.

С минуту помедлив, Галеев сказал:

– Ладно, принимается. Чем докажешь, что передавал ему пятнадцать тысяч долларов?

– У меня остались квитанции, я посылал перевод. Полгода назад.

– Пока верю. Еремеев и Першин заказали Кондаурова; какой у них был мотив?

– Вы уже спрашивали, гражданин следователь. Я не знаю, этим занимался Никитин с Шахом.

– У Никитина и Еремеева были общие дела, что это были за дела, расскажи мне о них.

– И это тоже вы спрашивали, и не один раз. Говорю вам: не знаю, что это были за дела.

Решив, что на сегодня достаточно, Галеев закончил допрос. Когда Трифонова увели, Галеев собрал совещание. Было решено установить наблюдение за Еремеевым и Трегубовым, проверить все гостиницы города и частные квартиры, сдаваемые посуточно приезжим. Отпустив оперативников, Галеев некоторое время собирался с духом, потом решительно поднялся с кресла, и вышел из кабинета. Предстоял разговор с шефом – нужна была санкция на то, чтобы начать конкретную работу с Першиным.

Глава 65

По-другому представлял Андрей празднование дня рождения. Лес, прогулка по берегу Финского залива, вечер, проведенный вдвоём в какой-нибудь тихой гостинице. Но Катя уехала.

Сидя на диване в своей комнате, он рассматривал сухумские фотографии, вспоминая их с Катей лето, и невыразимая тоска переполняла его. Видимо, недостаточно обладать женщиной, чтобы оставить в её душе глубокий и неизгладимый след.

«Интересно, помнит ли она обо мне? – думал он. – Нет, надеяться оставить о себе память в её сердце – то же самое, что желать оставить след на глади бегущих вод».

Так он рассматривал фотографии – след непоправимой любви. Катя на берегу моря, Катя в лесу, Катя у водопада, Катя на краю обрыва. Он восхищался ею, злился на себя за то, что не смог внушить ей чувство глубокой привязанности, досадовал на неё за её непостоянство. Два месяца они не виделись. Время шло, его нельзя было удержать ни восхищением, ни злостью, ни досадой.

Телефон надрывался вовсю, но Андрей его не слышал. Наконец, когда от звона заломило в ушах, он спохватился.

«Что там все, оглохли, почему не возьмут параллельный телефон?» – недовольно подумал он, и, убрав фотографии в стол, потянулся за трубкой.

– У аппарата.

– Приветики! – услышал он такой знакомый грудной голос.

И, едва владея собой, громко воскликнул:

– Катя! Катюша!