Темные кадры

Довольно молодой мужчина зашел сразу за мной, но остался стоять в конце вагона. Как только поезд тронулся, он принялся вопить, пытаясь перекрыть шум движения и свист воздуха на виражах. Свою историю он излагает с такой скоростью, что долетают только отдельные слова. Можно различить «гостиница», «работа», «болен», от него несет спиртным, он просит купоны на обед, билеты на метро, говорит, что ищет работу, да никак не может найти, и еще масса всяких слов всплывает в его торопливой речи: у него дети, он «не попрошайка». Пассажиры пристально рассматривают носки своих башмаков или внезапно с головой погружаются в бесплатную газету – ровно в тот момент, когда он проходит мимо, протягивая пластиковый стаканчик с логотипом «Старбакс-кофе». Потом он выходит из вагона, чтобы зайти в следующий.

Его выступление заставило меня задуматься. Иногда люди подают, иногда нет. Из всех бомжей подают обычно тем, кто способен нас растрогать, тем, кто находит слова, способные нас встряхнуть. Вывод вызывает у меня легкую оторопь: получается, что даже среди изгоев выживают наиболее продвинутые, потому что им удается победить в конкурентной борьбе. Если мне суждено закончить бомжом, то я совсем не уверен, что окажусь среди тех, кому удается остаться на плаву, как Шарлю.

Вечером дома мне полагалось быть очень усталым, потому что встал я в четыре утра, отработал в «Перевозках», прежде чем отправиться на тестирование в «БЛК-консалтинг». На самом деле я уж не стал говорить Николь, что в «Перевозках» я покажусь не скоро. Когда я объявился там в понедельник, последовавший за «финтом головой» в нос Мехмета и двумя днями моего больничного, меня ожидало письмо «с вручением лично в руки, заверенным подписью». Я был уволен. Паршиво, потому что деньги нужны нам позарез.

Я тут же отправился в Центр занятости, узнать, нет ли у моего куратора на примете чего-нибудь подходящего. Вообще-то, я должен быть приписан к APEC, Агентству по работе с руководящими сотрудниками, но там не предлагают простых подработок. Так что я предпочел отдел для служащих и рабочих. Это на два порядка ниже, но зато сразу повышаются шансы выжить.

Встречи мы не назначали, поэтому он принял меня в предбаннике между залом ожидания и теми закутками, которые служат здесь кабинетами. Я просто сказал ему, что «Перевозки» больше во мне не нуждаются.

– Они мне не звонили, – удивленно заметил он.

По возрасту он годится мне в сыновья, но мне не слишком приятно воспринимать его в этом качестве. Он любезен со мной, как с родным отцом.

– Еще позвонят. А пока вы не могли бы мне быстренько что-нибудь подыскать?

Он кивнул на доску с короткими объявлениями:

– Всё там. На данный момент практически ничего.

Если б у меня было свидетельство водителя автокара или диплом повара, мне было бы куда проще держаться на плаву. А так приходится искать неквалифицированную работу, но мой ишиас – серьезное препятствие даже для редких предложений. Уходя, я кивнул ему сквозь стекло кабинета. У него собеседование с девушкой лет двадцати. В ответ он кинул мне чуть смущенный взгляд, как будто смутно со мной знаком, но затрудняется вспомнить.

Назавтра я получил заказное письмо от адвоката «Перевозок». Я внимательно прочел текст, чтобы вникнуть в дело, но ничего сложного в нем не было: я ударил своего начальника, который отрицает, что пнул меня в зад. Он говорит, что просто проходил мимо и случайно задел. Увольнение – еще не самое главное: я пойду под суд за умышленное насилие. У Мехмета железобетонное медицинское свидетельство, в котором отмечены боли, вызывающие потерю трудоспособности, и ряд возможных осложнений. Констатируется потеря как равновесия, так и ориентации, а также серьезный посттравматический шок, последствия которого трудно предсказать.

Он требует пять тысяч евро в качестве возмещения вреда, причиненного здоровью.

Дожив почти до шестидесяти лет, я получил пинок под зад от старшего капрала, но выходит, что я «нанес серьезный урон принципам иерархии на предприятии». Ни больше ни меньше. Я расшатал социальный порядок. Со своей стороны, «Перевозки» требуют двадцать тысяч евро в качестве возмещения ущерба. Пятьдесят месяцев зарплаты, которой я больше не получаю.

Николь, любовь моя, и так со мной намаялась. Хватит с нее. Я решил ничего ей не говорить. Мой отчет о тестировании заставил ее собрать все оставшиеся к концу дня силы, чтобы подбодрить меня и заставить спокойно дождаться результатов, никто не может трезво оценивать самого себя, и еще неизвестно, удалось ли молодым добиться чего-то лучшего, их уверенный вид вовсе не означает, что они действительно лучше ответили, тем более что в прямых вопросах все дело в опыте, а какой у них может быть опыт, да никакого, и, кстати, «если уж те, кто отвечал за набор, тебя вызвали, именно тебя, значит они рассчитывают на более обдуманный, более обоснованный подход к делу». Все эти разговоры я знаю наизусть. Я безумно люблю Николь, но эти слова ненавижу.