Темные кадры

– …а вашей задачей будет поставить этих сотрудников в ситуацию стресса достаточно мощного, чтобы мы имели возможность оценить степень их хладнокровия, их способность сопротивляться при жестком давлении и сохранять верность ценностям, принятым на предприятии, к которому они принадлежат.

Николь совершенно ошарашена.

– Но это просто безумие какое-то! – восклицает она. – Вы заставите людей поверить, что их захватили в заложники? Прямо на рабочем месте? Ведь так?

– Мы наймем актеров на роль диверсантов, оружие будет заряжено холостыми, установим камеры, чтобы фиксировать реакции сотрудников, а вашей задачей является ведение допросов и руководство действиями коммандос. Советую включить воображение.

Николь вскакивает вне себя.

– Это отвратительно! – заявляет она.

В этом вся Николь. Казалось бы, с возрастом ее способность мгновенно вспыхивать от негодования должна была притупиться, но ничуть не бывало. Когда ее что-то возмущает, ничто не может ее удержать. В подобных случаях лучше постараться успокоить ее сразу, пока она не вошла в раж.

– Ты все не так воспринимаешь, Николь.

– А как еще это воспринимать? Группа вооруженных коммандос врывается в твой кабинет, угрожает тебе, устраивает допрос, и сколько все это длится, час? Два? И ты думаешь, что можешь умереть, что тебя, наверное, убьют? И все это, чтобы развлечь начальство?

Ее голос дрожит. Такой я не видел ее уже много лет. Стараюсь проявить терпение. Ее реакция вполне нормальна. В сущности, я ведь особо и не вдумывался, я весь в том, что должно произойти через десять дней, весь нацелен на единственную очевидную реальность: любой ценой пройти это испытание.

Стараюсь смягчить ситуацию:

– Признаю, это не очень… Но взгляни на проблему под другим углом, Николь.

– А что, тебе такие методы кажутся допустимыми? Может, их еще и расстрелять, так, для смеха?

– Погоди…

– Или еще лучше! Положим на тротуар матрасы, но им ничего не скажем! И будем выбрасывать их из окна. Надо ж посмотреть, как они отреагируют! Слушай, Ален… Ты что, совсем с ума спятил?

– Николь, не надо…

– И ты на это пойдешь?

– Я понимаю твою точку зрения, но и ты должна понять мою.

– И речи быть не может, Ален! Я все могу понять, но далеко не все могу простить!

Она стоит посреди изуродованной кухни.

Я смотрю на две гипсовые подпорки, которые вот уже десятки месяцев поддерживают купленную вместо прежней раковину. Линолеум, настланный в этом году, еще менее качественный, чем прошлогодний, и уже вздувшийся по углам самым жалким образом. И посреди этого разгрома – яростная Николь, в поношенной шерстяной кофте, заменить которую она не может себе позволить и которая и ей самой придает затасканный вид. Вид нищенки. Она этого даже не осознает. А я воспринимаю как личное оскорбление.

– Мне одно важно, мать их: я еще могу удержаться на плаву!

Я заорал как бешеный. Моя вспышка приковала ее к месту.

– Ален… – лепечет она в испуге.

– Что «Ален»? Черт побери, ты что, не видишь, как мы превращаемся в бомжей? Вот уже четыре года, как мы медленно подыхаем и в конце концов сдохнем окончательно! Да, это омерзительно, но наша жизнь, она тоже омерзительна! Да, они настоящие скоты, но я это сделаю, слышишь? Я сделаю так, как они хотят. Все, что они хотят! И если потребуется стрелять в них, чтобы получить эту работу, значит буду стрелять, потому что меня достала эта скотская жизнь и… меня достало, что в свои шестьдесят я могу получить пинок под зад!

Я вне себя.

Хватаюсь за полку, которая висит на стене справа, и дергаю с такой силой, что она отрывается от стены. Тарелки, чашки – все сыплется с диким грохотом.

Николь вскрикнула и заплакала, спрятав лицо в ладони. Но у меня даже нет сил ее утешить. Я больше не могу. На самом деле это и есть самое страшное. Борешься плечом к плечу четыре года, пытаясь удержаться на поверхности, и вдруг в один прекрасный день понимаешь, что все кончено. Бессознательно каждый замкнулся в себе. Потому что даже в самой идеальной паре у каждого свое восприятие реальности. Именно это я и пытаюсь ей сказать. Но я в таком бешенстве, что у меня плохо получается.

– Ты можешь себе позволить угрызения совести и моральные принципы, потому что у тебя есть работа. Со мной все иначе.

Не самая складная фраза, но в данных обстоятельствах я ни на что лучшее не способен. Думаю, Николь уяснила общий смысл, но времени удостовериться у меня нет. Я выскакиваю вон, хлопнув дверью.

Только в подъезде я замечаю, что забыл куртку.

Идет дождь. И довольно холодно.

Я поднимаю ворот рубашки.

Как бомж.

7

Восьмое мая, нерабочий день, праздник Жанны д’Арк. А мы празднуем День матери[7], потому что следующее воскресенье Грегори хочет провести у своей матери. Николь сто тысяч раз объясняла Матильде, что День матери – это та традиция, на которую ей от души плевать, но все бесполезно. Матильде не плевать. Как мне кажется, она хочет, чтобы ее будущие дети ее соблюдали. Вот она и тренируется.