Темные объятия

Тейлон прикрыл глаза и тихо застонал, чувствуя, как она гладит его мужское достоинство — горячее, твердое, тяжелое, жаждущее.

Она зарылась пальцами в кудрявую золотистую шерстку; затем рука ее скользнула ниже, обхватила пару мягких увесистых ядер, полных скрытого жара, взвесила их на ладони.

Тейлон издал громкий стон. Это прикосновение... это что-то немыслимое! Он спал с женщинами столько раз, что и не сосчитать, — и каждый раз древнее как мир искусство секса отчиталось для него своими неизведанными гранями.

Играло новыми красками.

Она начала стягивать с него штаны, но остановилась, вдруг обнаружив, что он все еще в ботинках.

— Ну вот! — с улыбкой воскликнула она.

Тейлон, рассмеявшись, поцеловал ее и сел и в кровати, чтобы расшнуровать обувь. Она встала на колени и прижалась обнаженным телом к его нагой спине, сладко щекоча его сосками.

— Как мне нравится вот это! — проговорила проводя языком по узорам татуировки.

— А мне нравится, когда ты так делаешь, — ответил он, бросая в угол ботинки вместе со штанами. Саншайн принялась исследовать его спину губами, и Тейлон схватился за край крои, чтобы не упасть.

— Эти узоры что-то означают?

Он прикрыл глаза, наслаждаясь быстрыми и мягкими касаниями ее языка.

— Это кельтские символы силы, защиты и долголетия. — Тейлон горько усмехнулся. Ирония судьбы: знал бы дядя, долголетие ждет его племянника!

Она в последний раз лизнула ему спину и откинулась на кровать.

— Не могу поверить, что твой дядя сам сделал тебе татуировку. Когда я набила себе татушку, папа меня чуть не убил.

Тейлон взглянул на нее через плечо.

— У тебя есть татуировка?

Она обвила левую ногу вокруг его талии и повернула, чтобы показать ему лодыжку. Там светило маленькое стилизованное кельтское солнце, переплетенное с символом творчества.

Тейлон с улыбкой провел по татуировке рукой.

— Красиво.

— Да, только больно. И долго не проходит. А ведь у меня совсем маленькая. Не моту представить, как у тебя это все заживало!

Еще бы! Ведь в те времена не было ни автоматов, ни стерилизованных игл. Эти узоры дядя выкалывал на его теле в течение трех месяцев. Несколько царапин сильно воспалились, и если бы не Нинья и ее целебные травы, быть может, Тейлона сейчас не было бы в живых.

— Ерунда, ничего страшного.

— Ну конечно, мальчики не плачут! — сморщив носик, поддразнила его Саншайн.

— Если я скажу: да, было очень больно — тебе это больше понравится?

— Всем нам иногда бывает больно. И нет ничего дурного в том, чтобы в этом признаться.

— Милая моя, — мягко ответил он. — Я не чувствую боли. Никогда.

Она взглянула на него с удивлением:

— Правда? Совсем-совсем?

Тейлон медленно покачал головой. Правда в том, что он не позволял себе чувствовать — ни боли, ни страдания, ни скорби по утраченной жизни. Просто не осмеливался. Прошло уже много столетий, но боль по-прежнему может его уничтожить.

— Боль иссушает и утомляет ум. Это пустая трата времени и энергии.

— Но без боли нет и радости. Миром правит равновесие: кто отказывается от одной стороны жизни — утрачивает и другую.

любопытная философия. Особенно если учесть, что и прекрасная мыслительница, и ее слушатель сидят на кровати голышом.

— Ты всегда философствуешь перед тем, как мужчиной в постель?

Она игриво куснула его за плечо.

— Не всегда. Мужчины обычно против... почему-то.

Он скользнул взглядом по ее груди.

— Кажется, я знаю, что мешает им сосредоточиться.

Он наклонился, припал к ее соску, вобрал в рот. Саншайн застонала и откинулась на кровать, потянув его за собой.

Тейлон шумно вздохнул, чувствуя, как набухает сосок под его языком. Провел рукой по изгибу ее бедра, раздвинул ноги, скользнул внутрь — сквозь влажные заросли спутанных кудряшек пробрался к той части ее тела, которую так жаждал.

Саншайн вздрогнула всем телом и громко застонала, когда, осторожно раздвинув нежные складочки, он нащупал между ними щель. Да, он хочет в нее войти! Хочет увидеть, как, охваченная страстью, Саншайн откидывает голову на подушку; он хочет услышать, как в момент оргазма она выкрикивает его имя.

Прижав его голову к своей груди, Саншайн шире раздвинула ноги. Пусть входит, о, скорее, пусть делает с ней что хочет! Она стонала и извивалась, пока он гладил ее нежные губы, — и громко вскрикнула, когда пальцы его скользнули внутрь.

Тело ее, казалось, таяло, растворялось в наслаждении, превращалось в один большой костер желания. Никогда ни одного мужчину она не хотела так, как Тейлона! Любая близость казалась ей недостаточной — больше всего она хотела бы слиться с ним в единое существо.

Не в силах ждать, она опустила руку и, нащупав его орудие, направила его в себя.

Стон его слился с ее стоном.

Саншайн выгнула спину, впуская его глубже. Какой же он горячий, твердый, как он заполняет ее пустоту! Ее нельзя назвать неопытной, — но такое наслаждение открывается ей впервые в жизни.

Он присел на пятки и, обхватив ее за бедра, подтянул к себе, чтобы входить и выходить из нее беспрепятственно. Вперед и назад, вперед и назад... плавный ритм его движений доставлял ей неизъяснимое наслаждение.