"Темные пути"

Снова рябь, и вот я вижу уже, увы, изрядно подурневшую бывшую красавицу, которая передает каким-то корявым мужичкам с тусклыми глазами золотые монеты, причем много, десятка два. Кстати, я их узнал, это екатерининские двурублевики, так что со временем происходящих событий я, можно сказать, определился, и это уже здорово. Ну да, золото есть золото, оно и после смерти матушки-императрицы еще долго хождение имело, но в общей сумме, учитывая интерьеры и одежду персоналий, можно смело говорить, что моя новая цель жила во второй половине восемнадцатого века, не раньше и не позже.

Кстати, дорого она смерть мужа оценила. Сорок рублей! По тем временам куча денег, особенно для выходцев из народа. Воз сена стоил гривенник, хорошая рабочая лошадь — три рубля, изба «под ключ» — десятку вместе с трехдневным «обмыванием» по полной, включая драку и порванный баян. А тут — сорок рублей. Сорок! Тот случай, когда смерть стоит куда дороже, чем жизнь.

Между прочим, на эти деньги можно было еще немало живых людей прикупить. Думаю, человек пять-семь крепостных, и речь сейчас идет о крепких работящих мужиках. Просто в те времена женщины стоили куда дешевле, а детей вообще поштучно не продавали, исключительно десятками, потому как от них проку никакого нет, они только едят, шумят и гадят. Да еще и мрут как мухи, случись какое поветрие. Вот такая вот была Россия, которую мы потеряли, с хрустом французской булки и всем прочим.

Хотя это все к делу не относится. Мне надо понять, что именно предстоит искать, а с этим пока туго. У нее ни кулона нет, ни аграфа, даже перстней на пальцах я и то не заметил.

Мужички деньги брали не зря, поскольку в следующей картине, что явилась моему взору, четыре крепких дядьки тащили закрытый гроб к небольшому кладбищу, находящемуся неподалеку от красивого дома-усадьбы. За ними следом шла вновь похорошевшая женщина, и по губам ее блуждала очень и очень недобрая улыбка. Про взгляд я уж и не говорю.

И снова — ни колец, ни брошек нет. Может, я ее цепочку с крестиком найти должен? Ну, есть ведь у нее такая под одеждой, тогда все кресты носили, от мала до велика. Это сейчас кто буддист, кто даосист, кто сайентолог, а кто вообще атеист, но в те времена, да еще в сельской местности, неверующих было не сыскать.

Но если да, то дело плохо. Такой предмет не то что до осени — я его до конца жизни не найду. Если только крест какой-то уж совсем уникальный.

Стоп. А что если это серьги? Я приметил-то их случайно, просто солнечный луч пробился сквозь тучи, закрывшие небо, и бликанул от левой серьги, точнее, от камушка самоцветного, в нее вделанного.

Собственно, почему нет? Вон они какие красивые, видно, старой работы. И форма необычная.

И снова смена декораций. Теперь я вижу двор, на котором в данный момент происходит самая что ни на есть экзекуция. К несуразному сооружению, которое так и подмывает назвать «козлами», привязана женщина, и два крепких мужичка, в которых я сразу узнал счастливых обладателей кругленькой суммы в сорок рублей, азартно хлещут ее кнутами. Работают слаженно, с душой, а рядом стоит все та же бывшая жертва домашнего насилия и с удовольствием на это смотрит. Как видно, сводит счеты с пассиями мужа-абьюзера. По-человечески понять ее можно, она в них покойного супруга видит, его, по сути, порет, а не этих девок. Но, с другой стороны, эти несчастные сами жертвы. Они же наверняка крепостные, их никто и не спрашивал — хотят они под барина, не хотят. Молча ложись да ноги раздвигай.

Потерявшую сознание жертву отвязали от козел и забросили в находящийся неподалеку сарай, где я приметил еще парочку обнаженных женских тел с окровавленными спинами. Недвижимых тел, может, даже неживых.

Ну а следом к пыточному месту подвели еще одну девицу, причем довольно симпатичную. Та как-то вывернулась из рук палачей, подбежала к барыне, обняла ее ноги и что-то горячо заговорила, вот только смысла в том не было. Помещица брезгливо поморщилась и пинком отбросила ее от себя, а через минуту кнуты уже свистнули в воздухе.

Блин, а может, это Салтычиха? Она вроде любила забавы в духе маркиза де Сада, за что была после все той же матушкой-императрицей лишена принадлежности к какому-либо полу и в подвал на четверть века посажена.

Хотя нет, вряд ли. Эта-то красивая, хоть страдания ее и состарили изрядно за не очень длинный отрезок времени, а Дарья Николаевна Салтыкова никогда женской прелестью не славилась, помню я ее портреты еще с институтских времен. Даже с учетом того, что их здорово приукрасили художники, выглядит она там не ахти. Да и имение у нее было пороскошней, чем то, что я видел раньше, там оранжереи имелись вроде, да такие, что на всю губернию славились. На них сама императрица заезжала глянуть еще до того, как начался судебный процесс.

Следующая картина подтвердила мою догадку. Женщина, к которой смело уже можно было применять термин «со следами былой красоты на лице», била поклоны в церкви, стукала лбом о пол и плакала. Как видно, каялась, потому что в ней проснулась совесть. А у Салтычихи таковой в помине не было.