— Но я вам, собственно, не за этим звоню, — продолжила классная. — У нас проблема, знаете, какая? Историк у Гоши не принимает реферат…
— Почему? — испугалась я. Вроде бы Гошка сидел вечерами за компьютером, отпечатал толстый реферат, красиво сложил его в скоросшиватель…
— Нет, реферат в порядке, — подтвердила учительница. — Там принципиальный конфликт. Гоша еще в первой четверти был удален с урока, историк потребовал объяснительную, а ваш сын ее так и не написал. В общем, без объяснительной он реферат не примет. Вы уж напишите с ним вместе эту объяснительную, а? Без реверансов, пусть просто напишет, что больше не будет.
Мы распрощались, и я пошла выяснять отношения.
Ребенок, повизгивая басом, категорически отказывался писать эту чертову объяснительную, заявляя, что ни в чем не виноват.
— Я не спрашиваю, виноват или нет, — взывала я к нему, — ты мне расскажи, что произошло, а я сама решу, виноват ты или нет.
Мы препирались минут тридцать. Сашка благоразумно не вмешивался, краем уха прислушиваясь к нашей баталии, делая вид, что смотрит телевизор.
— Ты можешь мне сказать, что там у тебя произошло с историком? — допрашивала я Гошку, мрачно думая о том, что расколоть матерого киллера-одиночку по последнему делу мне было гораздо проще, чем родного сына.
— Да ничего не произошло, — отбивался Гошка, — ровным счетом ничего.
— Так не бывает. Если тебя выгнали с урока, значит, что-то произошло?
— Ничего не произошло. Он ко мне придрался.
— Слушай, я сама решу, придрался он к тебе или нет, ты просто скажи, что там у вас было.
— Да ничего не было! Ну правда, ничего!
— Ну из-за чего-то ведь тебя выгнали? — пошла я по второму кругу.
— Да я сам не понимаю, из-за чего.
— А что ты делал на уроке? — Да ничего не делал!
— А за что тебя выгнали?
— Да придрались!
Я придвинулась ближе к ребенку, обняла его, погладила по голове, отчего он дернулся, всем своим видом показывая, что уже не маленький. Ест за троих, а почему такой костлявый, думала я, гладя его по плечу; кожа да кости. Он стоически терпел это издевательство. Сашка только хмыкал в кулак.
В общем, немало воды утекло, пока балбес не признался, что же за леденящая душу история произошла в первой четверти на уроке истории.
— Мам, ну я тебе точно говорю, что ничего не произошло. Я сидел себе спокойно на уроке истории и слушал плеер, а потом у меня зазвонил телефон…
Я откинулась на диване и выдохнула. Момент истины!
— Короче, Склифософский! — сказала я, стараясь не засмеяться в голос. — Вот бумага, напиши, что больше не будешь, и я от тебя отстану. А ты правда считаешь, что можно слушать плеер, пока дяденька учитель перед тобой распинается?
— Но я же никому не мешал, — дипломатично ответил сыночек, — в том числе и ему, историку… Когда ребенок уже отбыл в свой свинарник, закрыл дверь и залег в постель с каким-то рокерским журналом, я на кухне, при плотно закрытой двери жаловалась Сашке: — Ну что с ним делать? Как мозги вправить?
— По-моему, ты преувеличиваешь масштаб бедствия, — как всегда, утешал меня муж. — Нормальный парень, я сам таким был.
— А я такой не была! Я в десятом классе уже знала, чего я хочу в жизни. А этот? «Ничего не делал, слушал плеер, а потом зазвонил телефон»! Смехотура!
— У них у всех теперь замедленное развитие, — увещевал Сашка. — Главное, что он не дурак, не пьет, не колется, не нюхает, ночует Дома, тебя любит… Видишь, сплошные достоинства.
— Что это за достоинства с частицей «не»? — буркнула я. Но в глубине души я была согласна с Сашкой: грех жаловаться. Не идеал, конечно, но и нечего бога гневить. Только все-таки я не удержалась:
— А меня он ни в грош не ставит.
— Ничего подобного! — Сашка меня обнял и прижал к себе. — Помнишь, как он тебя омлетом кормил?
Конечно, я помнила. Такое не забывается, и воспоминания об этом грели меня в трудные минуты, В прошлом году мы с Хрюшей погавкались, уж не помню, из-за чего, скорее всего —из-за какой-то ерунды, и я вылетела из дому, чтобы хоть как-то успокоиться. Когда я вернулась, ребенок стоял в прихожей, напряженно глядя на входную дверь, словно боялся пропустить мое появление.
На самом деле так и было; завидев меня, он помчался на кухню и чем-то там загремел. Когда я заглянула на кухню, увиденная картина поразила меня в самое сердце: стол был сервирован по всем правилам хорошего тона, с вилкой слева от тарелки, с ножом справа, с хрустальным стаканом под минеральную воду, а сам Хрюндик стоял наготове с салфеткой, перекинутой через руку, как в лучших домах, поглядывая на плиту. Я вошла, и он сразу кинулся перекладывать мне на тарелку со сковородки собственноручно приготовленный им омлет с помидорами (когда я заезжала к маме, она часто делала мне это любимое с детства блюдо, и Гошка про это знал).