Темные тропы

А в дверях стоит молодая фурия, гордо вскинув голову, уперев руки в стройные бока, агрессивно выпятив острые, как пики, груди. Видя, что притязаний на неё больше нет, фурия фыркнула, мотнула головой с водопадом нечесаных волос, манерно развернулась. Только вот…

– Волчица! Кто это тебя под хвост ужалил? – крик из конюшни и молодецкий смех в десяток глоток.

Поперёк почти мальчишеских ягодиц фурии наливался кровью узкий длинный след. Этот смех, как ветром, сдул фурию, оказавшуюся той самой молодой Волчицей, – внутрь дома.

Вздыхаю – молодость!

– Коза драная, – не поворачиваясь, говорю я. – Ты глазки-то не прячь, бесстыжие. Иди, неси этим жеребцам и кобылкам их тряпки. Пашка! Пад! Голых со двора не выпускать!

– Понял! Слушай, а чёй-то ты раскомандовался?

– Тебе как ответить? Словами или сразу – в ухо сапогом? По праву сильного! Коней – распрячь, накормить, напоить, обиходить!

– Чёй-то? Я чё – конюх?

Подхожу, смотрю. Сжимается.

– Ты теперь – всё! Ты пока управдом!

– Чёй-то? А чё это?

За него отвечает Коза, набрав разбег с порога, пригибает Пашку до самой земли, падает ниц подле.

– Благодари господина, меднолобый! Старший над прислугой ты теперь по дому, дурень! – шипит она.

– Да-да, – киваю я, – старший. Над самим собой. Что-то не вижу я тут больше прислуги. А, во! Над Козой старший будешь. Или она над тобой. Будет тоже домоуправительницей.

И отпрыгиваю от них, чтобы сапоги не целовали, хватаю девочку.

– Пламя, бери Малыша, пошли в дом!

Взбегаю по ступеням, вхожу в настежь распахнутые двери, за захламлённой прихожей – картина маслом! В короткой шеренге стоят юноши, двое длинных красноволосых и один чуть ниже с русо-пепельной гривой, прикрывая ладонями достоинства, которые в данном случае были недостатками. Потому как одет был только один из них – тот что медноволосый, но не самый мясистый, видимо – младший из них двоих. И одет он был в один сапог. При этом в гостиной – форменный бардак притона – последствия продолжительной пьянки и свального греха, прямо тут же. И по всему этому бардаку, вдоль этой короткой шеренги, вышагивал фельдфебель, что ночами согревает мою постель, стегая себя по юбкам розгой, в чувствах, а правой – рубя воздух, в такт словам, громко, с чувством, с толком, с матом стыдила молодых людей, что устроили себе прохладную, пьяную жизнь, в то время как… космические корабли бороздят просторы Вселенной…

Я аж покачнулся и упёрся во что-то мягко упругое, взвизгнувшее. От этих слов, выскочивших в мои мысли, мне подурнело. Откуда это? Какие корабли? Нет, не дотяну я до зимы. Свихнусь – раньше!

Из-под моей руки выворачивается та самая фурия, молодая Волчица, что избежала участи стоять в шеренге вместе с братом, но обжигающего удара розгой успела отхватить, а из солидарности – стоит тут же. Вот что значит княжья кровь. Даже в таких мелочах головы их иначе работают. Я её не заметил сразу, потому как молодая, подтянутая, спортивная, почти миниатюрная Волчица как раз в то время, как я вошёл в помещение, присела поднять чей-то плащ, чтобы прикрыться. А когда она выпрямилась – я на неё и упёрся.

От неожиданности и возмущения таким дерзким обращением с её неприкосновенной для холуя (ну а кто я для княжны?) персоной она и вскрикнула. И это полностью сорвало весь комплекс воспитательных мероприятий подрастающего поколения управленческого пула Мира от ныне действующих топ-менеджеров. Вот только что юноши стояли понуря виноватые головы, потупя глаза, повесив плечи, а тут взвизг Волчицы – у двоих зажигаются заклинания на ладонях, а в руке Волчонка материализовался меч. Откуда? Где он его, голый, прятал?

От греха и напрасных будущих сожалений – гашу заклинания сыновей Лилии, просто вытянув из них Силу, а Волчонку выставляю открытую ладонь в привычном мне знаке «Стоп».

– Стоять! Это мой человек! – ревёт фельдфебель Лилия, взмахивая розгой. – Хоть прикрылись бы! Бесстыдники!

Невольно и сам смотрю. Всё же – достоинства. Особенно – у красноголовых. В отца пошли!

Лилия плюнула на и без того загаженный пол, сломала тростинку, пошла к лестнице наверх. Юноши сквозанули кто куда. Но самый высокий и мускулистый, старший, наверное, останавливается, оборачивается ко мне.

– А ты кто, собственно? – смотрит надменно. Интересно, их учат так себя вести, так смотреть, такие морды лица строить, или – они это с молоком матери впитывают? Стоит – истинный Конан, уже ставший королём, голый, с полосами от хворостины, но даже не смешно!

– Я? – удивлённо спрашиваю я, потирая подбородок правой ладонью. Я действительно даже растерялся. Кто я? Нет, не вообще, этот вопрос безнадёжный, да и в данном случае – неважный. Кто я конкретно для этого парня? – Скажем так, – сказал я. – Я мужезаменитель твоей матери.

Глаза парня расширяются. Рот открывается. И вдруг – грохот. Аж стёкла задрожали. Это они так смеются. Парень смеётся, аж сгибаясь пополам, держась за живот одной рукой и хлопая себя по бедру другой.

– Муже… Муже… – сквозь смех тщетно пытался выговорить он.

– Что? – кричит сверху Лилия.

– Знакомимся! – кричит в ответ наверх Волчица.