Темные вершины

– Да уж конечно! – В голосе Петюни сквозь вековую горечь рабочего человека прорезался ядовитый, как белена, сарказм. – У нас что для человека, что для макак ничего никогда не делалось, кого это красножопие колышет? Нет, брат, это все прикрытие, настоящий-то наш космос – это не спутники и не белки со стрелками, не гагарины всякие, чтоб им ни дна ни покрышки. Наш космос – военные ракеты, тактические да стратегические, баллистические и крылатые, с ядерными боеголовками и такие, на кого бог пошлет. Ты телевизор-то включаешь?

– А что?

– А ты включи, включи. Увидишь, на что наши кровные идут. На защиту родимого государства, на, мать его, боеспособность от пятой колонны и нацпредателей, которые спят и видят, как бы сменить божественную власть базилевса? А вот и хренушки! Какали они на боеспособность!

– Тебя, Петюня, язык до КПЗ доведет, – кратко отвечал Колька.

– Да ладно КПЗ, чего мне КПЗ, мне КПЗ – дом родной, – отмахнулся Черноус. – Мне что – денег жалко? Да если бы и правда на боеспособность – берите за милую голову, пожалуйста. За страну себя не пожалею, кусок отрежу, зажарю и съем. Но страна-то тут и вовсе ни с какого боку. Воруют деньги, вон оно че, Коляныч, от офшоров пухнут, а мы зубы на полку складываем целыми челюстями…

Несмотря на произносимые громкие декларации, Колька почти не слушал Петюню, только для виду пошевеливал ближним к тому ухом да поигрывал масляным ключом, сам же все косился, поглядывал вбок. Там, в боку, метрах в двадцати, что ли, а то и меньше, ходил какой-то белобрысый, вида интеллигентного, малахольного даже, – то к одному водиле приткнется, то к другому, что-то спросит, да так и отойдет, несолоно хлебавши. Наконец встал, растерянный, посреди стоянки, озирался затравленно по сторонам, не знал, что делать.

Беспалый бросил ключ, вытер руки ветошкой, двинул к белобрысому. Петюня ошеломленно поглядел ему вслед, спросил в спину: «Ты куда?», никакого ответа не получил, пожал огорченно плечами, и, бормоча под нос очередные жалобы, потрюхал к своей фуре – самой маленькой среди прочих и самой, что греха таить, занюханной.

А Колька подошел к белобрысому почти вплотную, сунул руки в карманы, смотрел в упор взглядом сильным, огневым.

– Ну, – сказал, – чего надо, пешеход, чего зря фары благородному собранию полируешь?

Пешеход глянул на Кольку без страха, улыбнулся. Улыбка у него была хорошая, теплая, человеческая, с такой и правда можно никого не бояться, разве уж совсем каких-нибудь выродков, а впрочем, и выродков у нас хватает, так что все равно бояться надо, никуда не денешься, такая жизнь, будь она неладна, и такие люди…

– Мне бы, – сказал белобрысый, – до Коски добраться, а никто в ту сторону что-то не едет.

– До Коски? – недоверчиво переспросил Беспалый, как будто ему предложили ехать как минимум к пингвинам в Антарктиду, где, как известно, пролегает последний рубеж наших государственных интересов. – Ну, для примера, я мимо еду.

– Вы? Так, может, подбросите? – обрадовался белобрысый.

Беспалый не отвечал сразу, сотворил на лице опасливую рожу. По роже этой нельзя было ничего понять определенно: может, подбросит, может, нет, может, и третьим каким-то образом. Белобрысый молча смотрел на него, молчал и Колька – из присущей русскому человеку осторожности. Молчание затягивалось и могло тянуться, по самым скромным прикидкам, хоть целую вечность…

– Что платим? – наконец спросил Беспалый, из чего тут же и ясна сделалась его сдержанность – вышибить из белобрысого побольше тугриков.

– Ничего не платим, – весело отвечал Буш, а это был, конечно, он. – Денег нет, миляга. Имелись бы, не толокся бы здесь, сел бы себе на поезд и поехал.

Заявление это, с виду правдоподобное, от начала до конца было выдумкой. С деньгами или без – не пошел бы Буш ни на вокзал, ни к автобусам дальнего следования. Дураку было ясно, что там везде уже снуют шпионы, выискивая беглого базилевса. Именно поэтому Буш и топтался на стоянке дальнобойных грузовиков, надеясь найти водителя, который подбросит его до родного города.

В ответ на слова Буша Колька лишь покивал задумчиво, потом молча развернулся и пошел к своему грузовику. Буш даже огорчился немного: Беспалый ему понравился, надежный, немногословный, чем-то на Коршуна похож, с таким бы и поехать до дома. Но на нет, видно, и суда нет, да и не только суда – ничего нет.

Беспалый между тем забросил инструмент и ветошку в кабину, сам залез внутрь, сел за руль, завел мотор, минуту его прогревал… Белобрысый все смотрел на него издалека, все надеялся, что передумает. Но Беспалый не передумал: включил первую передачу и выехал со стоянки.

То есть почти выехал. В последний момент все-таки притормозил неизвестно почему, крикнул в открытое окно:

– Что стоим, кого ждем? Или тебе особое приглашение нужно?!

Обрадованный Буш трусцой побежал к грузовику, оттолкнулся от широкой ступеньки, птицей-ласточкой влетел в кабину, захлопнул за собой дверь, и тяжелая фура, низко урча мотором, грузно, медленно выехала на серую трассу, отороченную по краям нежным утренним ледком.

– Спасибо, – сказал Буш.