Темные зеркала

Стемнело, и на Париж опустился промозглый и сырой вечер. Декабрь выдался бесснежным и теплым, но в канун Рождества небо затянули тяжелые тучи цвета сажи, тяжелые, обремененные водой и готовые разродиться нескончаемым дождем, переходящим в мокрый, липкий снег. Редкие прохожие, спасающиеся от холода, быстрыми шагами проходили по улицам, то появляясь в свете редких фонарей, то снова исчезая во мгле, подобно призракам. Несмотря на поздний час, сотни окон светились тусклым желтоватым светом, прибивающимся через плотно задернутые занавеси. Париж готовился к встрече Рождества.

Клотильда сидела возле камина, в просторной гостиной дома, с некоторых пор, принадлежавшем ее единственному сыну Шарлю. Несмотря на свои шестьдесят семь лет, она было сухощава, и туго затягивалась в неизменный корсет, невзирая на революционные веяния, поддавшись которым корсеты становились все меньше, короче и в скором времени грозили совсем исчезнуть из гардероба модниц новой волны. Ее светлые волосы давно поседели, хотя и не поредели, и все так же обрамляли волнами высокий лоб, уже испещренный морщинами.

Сейчас, в одиночестве, она позволила себе расслабиться, и откинулась на спинку кресла, давай отдых спине. Усталые глаза полуприкрытые веками неотрывно смотрели на горящее в камине полено, мышцы вокруг рта обвисли, выдавая ее истинный возраст.

За дверью послышался звонкий голос, и Клотильда мгновенно выпрямилась, сжимая сухонькими руками подлокотники.

– Бабушка! – Закричала тринадцатилетняя Нинон, различив в полумраке комнаты одинокую фигуру. – Я ищу тебя, а ты здесь. Прячешься? В столовой уже готовят стол. Как же долго тянется этот сочельник. Папы до сих пор нет, а мама наряжается у себя. Матье сидит в курительной и тянет одну сигарету за другой. Ему тоже скучно.

Она тараторила без умолку, разрушив зыбкое спокойствие гостиной. Нинон не могла и секунды усидеть на месте. Как она говорила; «любое ожидание сводило ее с ума». Схватив Клотильду за руки и чмокнув в обе щеки, она тут же отбежала к окну и выглянула на улицу.

– Снег пойдет! Пойдет, пойдет, пойдет…, – пела она на мотив модной песенки.

– Тихо, тихо, – остановила ее Клотильда. – Сегодня нельзя шуметь. И хотя никогда не была набожной, добавила. – Мы ведь должны услышать первый крик младенца Христа. Да, и сама дева Мария не заглянет в наше окно, если ты будешь так кричать. Лучше позови брата, и я расскажу пока вам чудесную историю, которую вспомнила только что.

Нинон обожала слушать необыкновенные истории, Только так можно было ее унять. А Клотильда помнила огромное количество таких полусказок, в которых реальность переплеталась с вымыслом. А заканчивались они непременной моралью, которую она предоставляла вывести внукам, никогда не утомляя их назиданиями.

Глядя на обращенные к ней лица внуков, подсвеченные сполохами огня в камине, она залюбовалась красотой Нинон и юной мужественностью двадцатилетнего Матье, которые расположились прямо на ковре у ее ног.

– Я расскажу вам, – таинственным голосом начала Клотильда, – о смерти одного аббата, которая случилась как раз в Рождество.

– Ты была с ним знакома, бабушка?

Клотильда покачала головой:

– Ваш дедушка Паскаль знал его, но он умер давным-давно, еще до рождения вашего отца. От него-то я впервые и услышала про аббата Муре, нашего дальнего родственника по боковой линии. Я говорила вам, что дедушка Паскаль писал огромный труд, в котором проследил всю историю нашей семьи? Да, там было и родословное древо… Но, после его смерти папки с документами сгорели, о чем я очень жалела. Но продолжала втайне интересоваться судьбами наших родственников, и поэтому знаю, что случилось с аббатом Муре двадцать лет назад.

В жарко натопленной комнате неспешно догорал камин, и Клотильда так же неспешно повела свой рассказ, читая воспоминания, словно открытую книгу.