Темные зеркала

С помощью мальчика, аббат поднялся на ноги и снова взглянул на госпожу Тома, которая лежала все в той же позе, в какой он застал ее, переступив порог этой комнаты.

Жан ответ его в кухню, где их встретил Северен.

– Да вы совсем расклеились, святой отец. Выпейте-ка горячей воды с ромом. Заплатить-то вам нечем за труды…. Адель ведь умерла не одна. Да-да, она унесла в могилу и нашего малыша. Беременная была…. Да, оно и к лучшему. – И он пустился в рассуждения о том, как трудно прокормить такую ораву, и что лишний рот был бы слишком большой обузой.

Аббат припал к чашке губами и жадно выпил все до самого дна. Ром оказал свое целительное действие, кровь быстрее побежала по жилам, а на лбу выступила испарина, свидетельствующая о том, что жар немного спал. Вскоре он уже мог подняться со стула, и направился к двери, ощущая мучительную дрожь в ногах.

Первые несколько шагов он проделал, тяжело опираясь на плечо мальчика, но потом, почувствовал прилив сил, отстранил его и весь обратный путь преодолел сам. Ветер дул теперь в спину, словно помогая аббату добраться до церкви.

В голове неотвязно вертелись слова, пригрезившиеся у смертного одра госпожи Тома. В том, что это была лишь греза, аббат теперь не сомневался, потому что Жан, находившийся в той же комнате, ничего не видел и не слышал. Но слова «грех убийства» снова и снова возвращали его мысли в нищую комнатку, хотя видел он ее совсем иной. Она представала перед его глазами сплошь заваленной грудами увядающих цветов, цветов, источающих смертельный яд, который сгущал и отравлял воздух вокруг скорбного ложа. И лицо покойницы представлялось иным – молодым с тонкими чертами и горестной складкой возле рта. А услужливая память создавала все новые и новые картинки того, что он видел когда-то, но так хотел забыть.

Жан шел рядом, искоса удивленно посматривая на аббата. Он не решался заговорить с ним, лишь внимательно следил, чтобы тот не споткнулся на скользкой дороге, готовый подхватить это измотанное постами и молитвами сухое и легкое тело.

Но аббат Муре не видел пустынной дороги и не чувствовал порывов ветра, в своих грезах он шел по саду Параду, залитому солнечным светом. По тому самому саду, где ему было даровано излечение от смертельной лихорадки, которое он считал своим вторым рождением. Параду – девственное море растений, скрытый от любопытных глаз кусочек райского сада, впускавший только солнце. Он видел разливанное море трав, которые никто не подстригал и они поднимались до самой груди, видел толстые стволы деревьев, стремящиеся к высокому небу, видел солнечные поляны, пестревшие цветами. Теми самыми цветами, которые в мгновение ока стали убийцами, скрывшими его смертный грех. И некая тень понимания коснулась его души. Он вдруг понял, что был заново рожден после смертельной лихорадки и очнулся уже не тем, кем был. Ребенок не приходит в мир аббатом или работником. Так и молодой Серж Муре не родился вновь священником, обремененным клятвами и обязательствами. Тот другой Серж умер на полу церкви во время приступа. И новый, вновь рожденный был лишь несмышленым ребенком. Первым человеком – Адамом, появившемся в райском саду и встретившим свою Еву. Он словно услышал голос библейского бога «Плодитесь и размножайтесь…» «И любите друг друга», – добавлял он про себя. «Любите, любите, любите…».

Жан с удивлением прислушался к шепоту аббата, полагая, что тот начал бредить на ходу. И подхватил его под костлявый локоть.

«Кого я любил кроме бога? – спрашивал себя аббат. И тут же отвечал. – «Никого». Его бог – неумолимый и ревнивый не потерпел бы рядом с собой в соперниках ни одного человеческого существа. И он отомстил. Он убил Еву, и покарал Адама годами холода и одиночества. Человеческая сущность подняла Сержа Муре на борьбу с богом – и он проиграл, как всегда проигрывает природа перед лицом неумолимой идеи, созданной тем же человеком. Снедаемый чувством вины, он бросился в ледяные объятия своего бога, уверенный в правоте, жаждущий искупить грех прелюбодеяния – и проиграл.

Аббат остановился и в ужасе закрыл глаза, испугавшись собственных мыслей, которые он успешно изгонял из своей головы все последние сорок лет. Нет-нет, он не предаст бога. Какие, право, страшные мысли приходят в болезни.

Исповедальню уже установили, и теперь Анетта сметала щеткой с каменного пола опилки и мусор. Другая женщина мыла ступени, ведущие к алтарю. Все стены были уже увешаны еловыми ветками, среди темной зелени которых выделялись яркие капли бессмертников – алых, желтых, оранжевых. Золоченая статуя девы Марии держала в руке гирлянду из сухих малиновых цветов, каждая складка ее одежды была протерта и сверкала как свежевыкрашенная. Церковь приобрела праздничный вид, и казалось, вот-вот зазвучит под ее куполом рождественский гимн, сопровождаемый надтреснутыми звуками старого органа.