Темный ангел

Когда я вернулся домой, Эффи работала над своей вышивкой сосредоточенно, как примерный ребенок. Шелковые нитки разложены на оттоманке, на скамеечке для ног, на серой фланели ее платья – единственными цветными пятнами на этой картине были нитки и длинная полоска ткани. Волосы рассыпаны по плечам – похоже на монашеский чепец. На миг в своей обманчивой чистоте она показалась мне призраком, леденящим кровь видением Непорочной Девы. Она подняла глаза, и в эту секунду лицо ее было лицом мстительной старухи, искривленным ненавистью и злобой, лицом седой норны[28], старше, чем время, и скрюченные пальцы ее пряли нить моей судьбы. Я едва не закричал.

Но вот свет упал иначе, и она снова была Эффи, кроткая и невинная, как спящая красавица на вышивке. Что за злые мысли бродили в ее голове, подумал я и, заметив ее улыбку, решил впредь быть осторожным. Эта осведомленная улыбка диссонировала с робостью в ее голосе, когда она поздоровалась со мной. Что, она выходила из дома? Читала запрещенные книги? Рылась в моей комнате?

Я выдавил ответную улыбку.

– Тебе уже лучше, Эффи? – спросил я.

– Да, спасибо, намного лучше. Голова совсем прошла, и я весь день вышивала.

Будто желая подчеркнуть это, она отложила рукоделие и начала аккуратно сматывать шелковые нити.

– Превосходно, – сказал я. – Однако, учитывая, в каком ты была состоянии сегодня утром, не думаю, что тебе стоит выходить в ближайшие дни.

Я ждал возражений, зная от Тэбби, как ей нравится гулять, но Эффи и глазом не моргнула.

– Да, – согласилась она, – думаю, лучше мне побыть дома, пока я нездорова. Не хотелось бы подхватить простуду на кладбище.

– И никакого чтения, – добавил я; если что и сможет нарушить ее самообладание, так это упоминание о ее драгоценных книгах. – Я уверен, что девушке с твоим капризным характером романы и стихи могут причинить непредсказуемый вред. У меня есть несколько полезных книг, а также множество научных трудов – читай, если хочешь, но остальные твои книжки я из библиотеки убрал и попросил бы тебя больше их не покупать.

Я ожидал взрыва, но она только кивнула – что это, тончайшая улыбка на ее бледных губах? – и стала убирать рукоделие в корзину.

– Мне бы хотелось закончить вышивку до конца года, если получится, – сказала она. – Думаю, из нее выйдет прелестный экран для камина, или, может, нашить ее на покрывало? Как ты думаешь?

– Как тебе угодно, – холодно отозвался я. – Я в таких делах не советчик.

Я был удивлен и весьма обеспокоен. Еще утром она не могла справиться с истерикой, выла и плакала, как избалованный ребенок, а теперь держалась прохладно и сдержанно. Ее вежливость граничила с презрением. Какую тайну скрывала она от меня?

Я внимательно наблюдал за ней во время ужина. Как обычно, ела она мало, но соизволила намазать бутерброд маслом, когда я заметил, что у нее нет аппетита. Она была послушна, мила и очаровательна – но почему желудок у меня сводило от ее покорности и нежности? Тревога и недовольство росли, и в конце концов я удалился в курительную и оставил Эффи одну.

Я сказал себе, что это просто нервы: я почти не спал ночью, весь день работал в студии и устал. Вот и все. Нет, не все. Пока меня не было дома, с Эффи что-то случилось, что-то тайное, возможно, даже опасное. Это невозможно объяснить, но я чувствовал, что Эффи уже не одинока и уже не моя. До поздней ночи я курил, пил и ломал голову, что же все-таки разбудило мою маленькую бледную сестру.

Перемены

29

Пять дней.

Я ждала пять дней. Я едва могла есть, я боялась спать, чтобы не закричать о своих мыслях вслух среди ночи, и опиумное забытье было единственным отдыхом, который я осмеливалась позволить спутанному рассудку. Я видела, Генри о чем-то подозревает: иногда я ловила на себе его взгляд, а иногда наши глаза встречались, и он как будто что-то просчитывал. Всего месяц назад я бы не смогла выдержать тяжесть его вопрошающего взора – но теперь во мне была новая сила, ощущение перемен, новый мрак в сердце, наполнявший меня ужасом и ликованием. Казалось, он защищает меня – несформировавшаяся бабочка слепо ворочается в темноте твердой куколки, оса шевелится в шелковом коконе и видит беспокойные сны о мести и полете.

А я? Буду ли я летать? Или жалить?