Темный ангел одиночества

Короче, влюбилась Юнона в Евгения. Усилием воли заставляла себя не пялиться на него, но принимать участие в разговоре не смела, боялась ляпнуть глупость. Это она-то, которая никогда и нигде не терялась! Да и не знала зачастую, что сказать. Лола, умная, ядовитая и злая, с ходу просекла и поставила диагноз: фебрис эротика, что значит «любовная лихорадка». Сама она, как оказалось впоследствии, загибалась от того же недуга. Ох, эта Лола! В отличие от молчащей величественной Юноны она лезла с умными разговорами и вообще из кожи вон, чтобы показать, что они одной крови – она и Евгений: умные книжки, иностранные языки, вояжи за кордон, и вообще, есть что сказать и обсудить. Лезла-то она лезла, но ей не обламывалось. Потому что была Марта.

Да, была Марта. Марта, женщина Евгения. С точки зрения Юноны, никакая. Даже не домашняя хозяйка, потому что от домашней хозяйки требуется умение вести дом. Глядя на Марту, Юнона сомневалась, что та вообще пригодна хоть к чему-то. Марта уютно сидела в кресле, молчала, улыбалась рассеянно. Синеглазая и рыжеволосая. Лола била копытом и колола раздвоенным языком, Леша Добродеев булькал и пенился городскими сплетнями и творческими планами. Евгений со своей мягкой усмешкой доказывал и опровергал необидно; она, Юнона, сидела, как каменный истукан, только глазами водила. А Марта… вокруг нее было сияние!

Лола ее ненавидела. Если бы ненависть убивала, Марты давно с ними не было бы. Юнона? Наверное, тоже ненавидела. Нет, это слишком сильно. Скорее, не понимала, затруднялась определить, в чем тут дело со светом и сиянием, ну и недолюбливала, конечно. Соперница все-таки. Как сказала однажды пятидесятилетняя Марлен Дитрих про восемнадцатилетнюю Лиз Тейлор: «Да что в ней есть такого, чего нет во мне?» Так и Юнона задавала себе этот вопрос, хотя и знала в глубине души, что с Мартой ей не тягаться. Ни ей, ни Лоле, ни кому другому.

Она иногда застывала за компьютером, уставясь в пространство, мысленно вызывая картинку: любимое смуглое лицо, улыбка, смотрит прямо в глаза… Ее бросало в жар, и начинали дрожать руки. Подруга Зося, счастливая мать двоих детей и мужа Савелия – сомнительной внешности, но очень хорошего человека, – пыталась знакомить ее с друзьями мужа, со страстью подсовывала друга семьи, тоже профессора, но философии, красавчика с седыми висками, но Юнона не повелась. Профессор философии был умен, блестящ и наполнен собственным звоном, как колокольчик, ему не хватало мягкости Евгения, ему не хватало чего-то такого… Юнона пошевелила пальцами, и Зося сказала: «Ну и зря! – Подумав, добавила: – Хотя, я тебя понимаю…» Когда-то между ней и профессором намечался роман, но Зося благоразумно выбрала его друга Савелия.

Юнона мечтала, как в один прекрасный день… она и Евгений! Рядом, рука об руку, взаимопонимание с полуслова, с полувзгляда… Мечтать не грех. Она засыпала с мыслями о Евгении и просыпалась с мыслями о нем же. Пила кофе и думала о Евгении. Принимала душ, убирала в квартире, считала на калькуляторе, шла мимо магазинных витрин, в толпе, в одиночестве, за рулем… и рядом был Евгений. Наваждение, болезнь, лихорадка. Фебрис эротика. И если вдруг случится чудо и Марта исчезнет, растает, растворится… разве так не бывает? Тогда придет она, Юнона. Придет и останется.

Она и пришла. После того памятного вечера, когда Евгений рассказал, что Марта в больнице. Юнона помнила лицо Лолы, на котором промелькнула злая радость.

Она пришла с сумкой деликатесов из «Магнолии». Вечером, после работы. С полчаса сидела на скамейке во дворе, не решаясь шагнуть за черту. Он открыл, посторонился, и она вошла. Он взял сумку у нее из рук, помог раздеться.

Они сидели на большой кухне со старомодной солидной мебелью, украшенной грубоватой резьбой в народном стиле – не то стилизация, не то действительно лубок. Юнона разложила закуски на китайских тарелках с драконами, нарезала хлеб. Евгений открыл коньяк. Оба молчали.

– Спасибо, Юнона. – Евгений поднял на нее глаза. – Одному невыносимо, особенно сегодня. Днем я у Марты, вечером остаюсь один. Доктор Лемберг, известный психиатр…

Психиатр? Юноне показалось, что она ослышалась. Почему психиатр? Что с ней? Шок? Травма головы? Но она не переспросила. Пусть выговорится.

– Понимаете, Юнона, она как будто застыла, они не знают, что с ней. Доктор Лемберг говорит, есть новые методики, новые медикаменты, они опробуют все, а я уже и не знаю… – Он налил коньяк в фужеры. Взял свой, выпил залпом. Юнона лишь слегка пригубила. – Она не узнает меня, молчит, они считают, что она не видит… то есть ослепла.

– Она попала под машину… – полуспросила Юнона. – Это она по телевизору?

– Да. У нее на платье кровь, но нигде ни царапины. Ничего, и этого они тоже не понимают. Она сидит, не прилегла ни на минуту, улыбается, а лицо пустое. Я зову ее, беру за руку, она даже не смотрит. Как… как неживая! – В последних словах были надрыв и отчаяние. – Я не узнаю ее!