Темный бог вечности

В последнее время воздух в сферах и их окрестностях как бы сгустился, в нем повисло некое странное ожидание и беспокойство. Генрик насторожился, подобрался, не давая захлестнуть себя эйфории от перемен в собственном статусе, и с изумлением увидел, как коренным образом изменилось поведение чиновных зубров "на ковре" у Советника. Именно опираясь на то, как последнее время напряглась и внутренне подобралась верхушка чиновной братии, как тщательно продумывали они каждую фразу, как разительно отличалось их поведение "на ковре" от обычного стиля, он понял, что наковерные выволочки явно фиксируются и ведутся с прицелом на реакцию посторонних лиц, скорее всего, самого Координатора. Его Темная светлость господин Советник старательно стелил себе соломку в нужных местах, и отсюда следовало, что тем же не худо было бы озаботиться и Генрику тоже. Теперь "на ковре" он категорически избегал оправданий типа "сам не знаю, как так вышло" или "хотелось как лучше". Теперь он всегда был с той же стороны разноса, что и начальство: "конечно, ваша светлость…" "виноват, ваша светлость, но, сами знаете…" "ох, уж эти нам исполнители…" "ух, как вы правы, ваша светлость!.. " "ну, я им, мерзавцам! " И, наконец, – величайшая из достигнутых вершин, так сказать, высший пилотаж, апофигей и, вообще, убой – "гениально, ваша светлость!.. я просто даже и не знаю, ваша светлость!.. никто из нас и додуматься до этого не смог, ваша светлость!.. ваша светлость, я балдю! " Ну, а поскольку в этом самом "я балдю! " без труда усматривался иронический, и даже сатирический оттенок, оное выражение применялось им с осторожностью, и обязательно в текстах фамильярного свойства.

В мерзавцах у него – по возможности – оказывались, если и свои, то те из пресловутых "исполнителей", что подозревались им в стукачестве. Если же речь шла о делах верхнего эшелона, то жертва выбиралась не из информационного ведомства, дабы сэр Советник – не дай бог – не почувствовал себя ответственным за упущения или непроконтролированность обсуждаемой бумаги. И как раз для наиважнейшего дела защиты собственных штанов Генрик старался иметь за пазухой пару-тройку заготовок этого самого типа "оправдалка-обвинялка", подогнать которые под требования текущего момента в процессе самого разноса было уже просто делом техники.

Генрик научился даже предвосхищать начальственный праведный гнев… и вот это был уже не просто высший пилотаж, а пилотаж экстра-класса, особенно если удавалось выставить себя в начальственных глазах выше гидропонного шлюза озабоченным именно теми интересами, что более всего заботили в это время его Темную светлость. Такие моменты были особенно благоприятными как для подставить, так и для подстелить. Он и поведение свое для таких случаев как следует отработал перед голографом: набычивался, втягивал голову в плечи, корчил свирепую рожу и, уставившись на Темную светлость исподлобья, самым противным голосом, на который был способен, начинал резать оному в лицо как бы правду-матку, и как бы невзирая на последствия. И, тем не менее, все чаще он ловил на себе пристальный, загадочно-неприятный неподвижный взгляд Темной светлости. И взгляд этот не только не позволял расслабиться и насладиться произошедшими в его жизни переменами, он требовал тщательного и скрупулезного анализа окружающей обстановки и осмысления своего – нового! – в ней места. В конце концов, в начальственных глазах отсутствие у тебя ошибок может оказаться как раз самой главной ошибкой.

Его, как говорят, "ах ты, лесова пятка" и просто откровенное слабое место был второй объект, который объект – как Темная светлость и предвидел – сотрудничать не желал категорически и работал спустя рукава. Впрочем, дело было не только, и даже не столько в нежелании стервочки сотрудничать. Все обстояло много хуже. Дело было, прежде всего, в том, что она ни в малой мере не соответствовала не только представлению Генрика об аристократках – впрочем, признаться, довольно смутному – но даже и о сколько-нибудь приличных девушках из народа. Возьмем Манон, – думалось Генрику. – Манон обыкновенная пакаторша, но ведь объект ей в подметки не годится! По типажу объект, если и не ночная бабочка, то – вне всякого сомнения – девка с городского рынка, что по ту сторону стены Капитулярия. Тут все ясно, как чих. Каждое движение, слово, шаг и даже взгляд выдают в объекте вахлачку, жадную, злобную, хамоватую и вообще, как говаривали в его родном Дрездендорфе, редкостную чувырлу.

– Да-а, – говорил он ближайшим сотрудникам после обсчета результатов очередных психологических тестов, – чем, интересно, занимались с нею в уважаемых лабораториях уважаемого "Черт побери", хотел бы я знать? Где результаты их праведных трудов и бессонных ночей, если таковые, и в самом деле, имели место? От встречи с этой чувырлой Азерски может угрожать одна единственная опасность – надорвать от смеха животик, вот и все!

При очередном вызове на ковер Генрик, как бы не выдержав придирок, долго и пылко излагал его Темной светлости все, что думал по поводу этой самой Аны.