Семья Мор из Моресвилла (ныне Гранд-Гордж, за горой от Роксбери) была самой близкой к аристократии, которую могла предложить дикая местность Кэтскиллс. Уроженец Стратспи, Шотландия, Джон Мор эмигрировал со своей женой Бетти Тейлор Мор и двумя маленькими детьми в 1772 году. Вскоре после прибытия в Нью-Йорк Мор построил дом в Хобарте, став первым белым человеком, заселившим округ Делавэр. Позже он переехал в окрестности городка Катскилл на Гудзоне, а в 1786 году построил свой последний домик на месте, которое стало «площадью» в городке Моресвилл. Расположившись на пересечении нескольких хорошо проходимых троп, Мор открыл таверну и стал довольно богатым. Родив еще шестерых детей, он со временем стал работать мельником, мировым судьей, почтмейстером и пресвитерианским священником. К 1820-м годам Моресвилл превратился из одинокого форпоста в процветающую и оживленную деревню. Бетти умерла в 1823 году в возрасте восьмидесяти пяти лет. Сердобольный Джон дожил до 1840 года. Когда он умер в возрасте девяноста пяти лет, у него осталось не менее восьмидесяти восьми внуков и множество правнуков, которые оплакивали его.
Хотя большинство потомков Мора поселились за пределами Моресвилла в Западном поселении, один сын, Александр Тейлор Мор, остался в городе. Он и его жена Нэнси Харли произвели на свет четырнадцать детей. Их вторая старшая дочь, Мэри, появилась на свет 20 июня 1798 года.[46]
И именно Мэри в середине 1820-х годов привлекла внимание Джона Берра Гулда. Мы мало что знаем о ней, кроме того, что она, предположительно, была красива и питала глубокую набожность, которая дополняла пуританство предков Джона Гулда. Их ухаживания, скорее всего, были основаны на Завете, а значит, были медленными. Когда они поженились в 1827 году, ему было тридцать пять, ей — двадцать девять. Мэри перенесла свой ткацкий станок в одну из пяти больших спален в доме Джона, а также привезла с собой несколько предметов мебели — вещицы и сувениры из дома, в котором она выросла, — которые она установила в большой гостиной слева от прихожей, где доминировал огромный камин. Во время первой весны, проведенной в усадьбе Гулдов, Мэри несколько дней подряд копала сад вокруг дома, в итоге окружив его огромными клумбами роз и гиацинтов.Джону Гулду требовалось несколько крепких сыновей, чтобы помогать ему вести едва прибыльную ферму. Нужно было не только содержать стадо, делать сыр и масло, но и в сезон собирать яблоки в небольшом саду, запускать сидровый пресс и обрезать сахарные клены. Несколько крепких парней пришлись бы как нельзя кстати. Тем не менее Мэри подарила ему сразу пять девочек: Сару (1828), Анну (1829), Нэнси (1831), Мэри (1832) и Элизабет (1834). Только в 1836 году у супругов появился ребенок мужского пола, и то с трудом: крошечный недоношенный младенец. Джейсону «Джею» Гулду суждено было оставаться маленьким по сравнению со своими сверстниками если не в физическом, то в других отношениях, все свои пятьдесят шесть лет.
Глава 3. Девять линий в ночь
Отец Джея Гулда был сложной и трагической фигурой. Родовая память Джона Берра Гулда, переданная его родителями, говорила ему, что он происходит от значительных людей: всех тех преуспевающих Голдов, Берров и Талкоттов, которые на протяжении многих поколений занимали столь значительное место в истории Коннектикута. Однако жизненное положение Джона, как и его отца, было весьма шатким и не соответствовало тем высотам, которые покоряли его грозные предки.
Конечно, по меркам своего скромного района Джон Гулд был успешным. Другими словами, он жил не так плохо, как большинство. Помимо стада, пастбищ, сахарных кленов и фруктового сада, он владел единственным в городе сидровым прессом. Тем не менее его жизненный удел был не слишком велик, и он это знал. Получив более чем основательное образование от своих образованных родителей, Джон Гулд был достаточно осведомлен о мире, чтобы в полной мере осознать свою бедность. В нем рано зародилась горечь, проявившаяся в снобизме. Отчасти проблема заключалась в том, что среди сельских соседей Гулда было мало людей, на которых он мог бы проявить свой немалый интеллект. В любом случае, Гулд, похоже, был классическим провинциальным интеллектуалом, убежденным в том, что он достоин лучшего, чем мог предложить его замкнутый уголок страны, и всегда смотревшим на большой мир с завистью презрением. Джон Берроуз вспоминал о «мистере Гулде» как о довольно «чопорном» человеке, который стремился жить «немного лучше, чем другие фермеры».[47]