Темный Империум: Чумная война

Помимо этих, так же были и другие школы. Были и высшие школы. Поступив в них, можно было удостоиться чести служить на высоких должностях. Тем не менее, их наличие не могло унять желания Матьё поступить именно в заведения Министорума. Быть жрецом и служить Богу-Императору было его самым заветным из желаний. Матьё не хотел подвести своего отца, поскольку видел, насколько быстро тот теряет свои жизненные силы, находясь на месте обычного рабочего. Он видел грязь, что забивалась в морщины отца, которую он не вычищал, ибо слишком сильно уставал. Он наблюдал за тем, как его отец теряет вес из-за сокращения рационов, в то время как нормы выработки повышались вдвое. Матьё не хотел такой же участи. Его служба должна что-то значить. Он не может быть одним из невоспетых триллионов граждан Империума. Это было непозволительно.

Это было самой настоящей гордыней. Гордыней, что оскорбляла Императора. Гордиться своей службой было допустимо, но источник гордости Матьё не являлся добродетелью. Он ненавидел удары Валерии тростью, что она наносила ему после его исповедей, но он все равно продолжал каяться в своих грехах.

Несмотря на всё это, он боялся прожить жизнь так же, как и его отец гораздо больше, чем он боялся гнева Валерии. Именно этот страх заставлял его трудиться так усердно, а не страх перед её тростью. Он любил Валерию за то, что она была частью той системы, что даровала ему возможность прожить свою жизнь иначе. Он также любил её и за трость, поскольку боль заставляла его работать усерднее.

Служба, гордость и страх закаляли сталь его души.

Но не стоило забывать ещё об одной составляющей, что вмешивалась в этот процесс. У Матьё был секрет, с которым он ни за что бы не поделился ни с одним из детей. Частично из-за того, что они могли начать насмехаться над ним, а также из-за вероятности того, что помимо него таких детей могло быть несколько – такого бы он не вынес. Матьё находил Валерию привлекательной. Её физическая красота давно испарилась, но, несмотря на это, она всё ещё не была старой, хотя назвать её молодой было трудно. Её лицо покрылось морщинами, её глаза были немного впалыми, а её волосы казались очень сухими – всё это было платой за то бремя, которое она несла. Пубертатный период затрагивал всех, кого когда-либо знал Матьё. Внутри неё он видел свет. Он мог абстрагироваться от её внешности, сосредоточившись на той заботе, которой она одаряла их, на её желании того, что каждый из них преуспеет в этом деле и поднимется на вершины пути знаний. Она обладала верой, она любила Императора, и она любила их всех, ибо они тоже служили Ему. Его юное сердце замирало каждый раз, когда она бросала свой взгляд на него и немного кивала, выражая своё одобрение к тем успехам, которых он добивался. Он жаждал большего.

‘Император защищает, ’ – сказала она ему тогда, когда он изучал названия различных ксеносов и всех тех поводов для ненависти, которые они давали человечеству.

Император оберегал Матьё. Он устоял тогда, когда другие терпели поражение, после чего их ожидала учесть, обсуждать которую дети не решались.

Шли года. Ему казалось, что его парта становилась всё меньше и меньше, хотя на самом деле это происходило из-за того, что росло его тело. Его почерк стал гораздо более аккуратным. С каждым движением восковой палочки для стирания чернил, он стирал частицу себя. На место историям его детства пришли истории человечества. Он одолевал каждый экзамен, который вставал на его пути. С каждым годом количество обучающихся сокращалось. Он сокращалось даже тогда, когда они достигали пубертатного периода, и продолжало сокращаться с наступлением их совершеннолетия.

Пять лет, шесть, семь и, наконец, десять. Он выучил катехизис минорис наизусть раньше всех, после чего смог дойти до катехизис майорис к четырнадцати годам. К своим шестнадцати годам он знал сотни благословений и псалмов, его понимание истории церкви было глубоким, а его чтение таро смогли превзойти лишь трое из его класса. Скоро ему исполнится семнадцать. Госпожа Валерия становилась всё старше, как и он сам, но в этот момент он находил её возвышенной как никогда раньше. В те моменты, когда его размышления о неё порождали постыдные мысли, он уходил в скрипториум, где он мог затеряться в помощи в освещении столов, за которыми сидели дети, коим было поручено переписывать благословенные труды.