Темный карнавал

– Да. Он очень болен и очень красив. Бывает ведь, что болезнь делает мужчину красивым? При болезни лицо худеет и становится более выразительным.

– Так он же мертв? – спросила старшая сестра.

– Уже пять лет.

Анна говорила медленно, ее веки ритмично то приподнимались, то опускались, словно она собиралась поведать долгую историю и, зная об этом, хотела развернуть ее постепенно, а потом ускорять и ускорять ход повествования, пока оно не захватит ее самое, а глаза ее расширятся и рот приоткроется. Но пока она не спешила – и только голос слегка дрожал:

– Пять лет назад этот человек шел по улице и знал, что проходил по этой самой улице множество раз и что ему предстоит проходить по ней еще много-много вечеров, и вот он подошел к крышке люка – такому большому железному кружочку посередине улицы – и услышал, как под ногами у него, под металлической крышкой, шумит река, которая бежит к морю, к другим странам и краям. – Анна вытянула вперед правую руку. – Он неторопливо наклонился, поднял крышку водостока, поглядел вниз на пенистый поток и подумал о той, кого хотел любить и не мог, и тогда полез в люк, спускаясь по железным ступенькам все ниже и ниже, пока не скрылся совсем и не задвинул за собой крышку люка, на которую дождь лился всю ночь…

– А что будет с ней? – спросила Джульет, занятая шитьем. – Когда умрет она?

– Точно не знаю. Она там новенькая. Она только что умерла, только-только, но умерла взаправду. И мертвая она очень, очень красивая. – Анна залюбовалась образом, возникшим у нее в голове. – Только смерть делает женщину по-настоящему красивой, а самые прекрасные женщины – это утопленницы. Тело становится гибким, а волосы струятся в воде подобно клубам дыма. Руки, ноги и пальцы двигаются в воде замедленно и бесцельно: вода придает всей фигуре грацию и элегантность. Ни одного неуклюжего жеста. Утопленница то и дело поворачивает голову – почитать проплывающие мимо газеты невидящими глазами. – Анна довольно покивала. – Ни одна на свете школа хороших манер и светского этикета не научит женщину держаться с такой дивной непринужденностью и гибкостью, быть такой раскованной и безупречной. – Анна попыталась изобразить это гибкое совершенство взмахом широкой загрубевшей руки, но жест получился резким и судорожным. Она опустила руку и целых пять минут оставалась в задумчивости. – Он ждал ее, целых пять лет. А она до сих пор не знала, где его искать. И вот теперь они вместе, отныне и навсегда! В сырое время года они будут оживать. А в сухую погоду – дождей иногда месяцами не бывает – они затаятся в крохотных потайных нишах под водостоками, как японские водяные цветы – старые, высохшие, сморщенные, тихие.

Джульет поднялась и зажгла еще одну лампу в углу столовой:

– Мне что-то не хочется слушать эти твои рассуждения.

Анна рассмеялась:

– Ну давай я тебе расскажу, как у них все начинается, как они оживают, когда наступает сезон дождей. Я все это до мелочей представила. – Она подалась вперед, оперлась локтями о колени, с головой уйдя в рассказ и пристально вглядываясь в потоки дождя, хлеставшего за окном по горловинам водостоков. – Вот они тихохонько лежат себе глубоко внизу, совсем высохшие, а над ними, в небе, копятся электрические разряды, надвигаются темные тучи – и скоро польется дождь! – Она откинула назад свои тусклые, с проседью, волосы. – На первых порах сверху сыплются мелкие капельки. Автомобили на улицах ими усеяны. Потом вспыхивает молния, гремит гром – и засушливому сезону конец: капли бегут по канавам, становятся все больше и больше, сливаются вместе и стекают под землю. Ручейки несут с собой обертки от жевательной резинки, окурки, театральные билеты и проездные тоже!

– А ну, отойди от окна – живо.

Анна выставила руки перед собой, заключив воображаемую картину в квадратную раму: