Андре «Железнопалый» Пава, доживший аж до тридцати одного года, был намного старше остальных бойцов роты, но зрелость лишь закрепила его статус изгоя. В среднем, очень немногие Акулы дотягивали до двадцати пяти, не говоря уже о четвертом десятке. Фактически, такая перезрелая старость считалась у ивуджийцев несколько постыдной, но им никак не удавалось уйти от простой истины: Пава был слишком полезен, чтобы его потерять. Поэтому каждый последующий командир оберегал Андре, даже Арманд Узохи, самый двинутый офицер на памяти гвардейца.
Хотя этот фаворитизм не прибавил Железнопалому симпатии товарищей, они не были слепы к его талантам. К кому бы ещё пошли бойцы с забарахлившими пушками или пикт-регистраторами? В рядах ивуджийских полков было немного приписанных техножрецов, так что человек с техническими способностями являлся драгоценным, пусть и нелюбимым ресурсом.
Тихо напевая, Пава наблюдал за панелью управления перед собой и наслаждался калейдоскопом рычагов, штурвалов и циферблатов, покрытых хитроумной резьбой. Хотя ему никогда бы не удалось раскрыть глубинные секреты механизмов Цепного Поезда, Андре уже понимал его
Что-то тяжелое ударило по крыше вагона. Озадаченный Пава выглянул в скошенную смотровую щель, пытаясь разобраться в белом шуме метели и темноты. Над головой гвардейца раздалось царапанье, а затем лязг, с которым незваный гость скользнул на наружную площадку для техобслуживания. Кто бы это ни был, теперь он оказался между Андре и остальным составом. Внезапно Железнопалый осознал, насколько он одинок здесь, в кабине рулевого.
Он ещё пытался вытащить лазпистолет, когда распахнулась торцевая дверь.
Сержант Хизоба пробирался через сборище молчаливых солдат, втиснутых в вагон-казарму, и, бдительно выискивая признаки расхлябанности, делал очередной подсчет по головам. Некоторые бойцы молились, стоя на коленях, остальные же искали мудрости в писаниях Отца Терры, с торжественно-хмурым видом читая духовные памятки. Те, кто был посвящен в практики Нефритовой Струны, сидели в скрюченных позах и, закрыв глаза, медитировали на свои проступки. После бесчинства в салон-вагоне все они осознали угрозу порчи, преследовавшую ивуджийцев с момента посадки на магнитоплан.
«Иногда я чувствую, что сам поезд наблюдает за нами, будто злобный дух, — мрачно подумал Тьерри, — испытывает и соблазняет нас тысячью блестящих ловушек. Серебряный змей…»
Сержант по-прежнему сгорал от стыда, вспоминая проявленную нерадивость, но его окружали коварные и плодовитые семена разложения — от сладострастных картин, украшавших пассажирские купе, до превосходного алкоголя и экзотических деликатесов, упакованных в грузовых вагонах. Но хуже всего было ослепительные богатства, накопленные здесь! В первые дни многие Акулы набили себе карманы награбленным добром и склонялись под его тяжестью, будто свиньи, разжиревшие на позолоченных помоях, но Хизоба положил этому конец. Он пронаблюдал за тем, как всё воры до последнего выкинули свои безделушки за борт.
«Змей ненавидит меня за это, — решил Тьерри, — но и боится тоже».
Он уже добрался до передней стенки вагона, насчитав всего шестьдесят три Акулы. За вычетом тех, кто занимал посты вдоль поезда, здесь должно было остаться шестьдесят четыре бойца. Реми так и не нашелся. Парень, наверное, где-то отсыпался после очередного приступа трясучки, но никто не мог вспомнить, когда видел его в последний раз, и Хизоба поневоле забеспокоился. Сержант помедлил, не желая отвлекать товарищей от молитв.
«Сам его отыщу, — решил Тьерри. — Всё равно уже пора делать обход».
Вздохнув, он потянулся за своей шинелью с меховой оторочкой.
Сгорбившись над забрызганным кровью пультом управления, Уджурах дернул за рычаг в конце шестого ряда и завершил последовательность, которую вложил ему в голову Пустой. Где-то в хвосте состава разомкнулись магнитные крепления, и последний вагон повис на волоске. Чтобы оборвать его, потребуется личное вмешательство.
«Вот так машины расплетены и беззащитно разложены, поскольку глупы они!»
Формирователь наслаждался саботажем, поскольку разъединение вещей, состоящих что из плоти, что из металла или мыслей, было его истинным призванием. Весело ухнув, он прыгнул ко входу в купе и задержался у порога, смакуя повисший в воздухе сладкий аромат освобожденного мяса. Горькая Кровь хорошо поработал здесь.
— Святой Трон! — прошептал кто-то позади него.