Фритц выбрал именно этот момент, чтобы принести несколько теплых булочек.
Бросив на Рофа свирепый взгляд, Бет притворилась, что потянулась через стол, только чтобы взять бутылку вина. Она не собиралась маршировать к выходу прямо на глазах у Фритца. К тому же, у нее внезапно возникло непреодолимое желание задержаться тут подольше.
Чтобы она могла еще немного поорать на Рофа.
Когда они снова оказались наедине, она прошипела, — Да как ты смеешь так со мной разговаривать?
Доев салат, он положил вилку на край тарелки и слегка прикоснулся салфеткой к уголкам рта.
Словно сама Эмили Пост[102]
обучала его этикету.— Давай кое-что проясним, — сказал он. — Я нужен тебе. Так что разберись-ка со своими заскоками по поводу того, что я
Бет всматривалась в его лицо, пытаясь прочесть выражение его глаз за солнцезащитными очками, надеясь увидеть какую-то мягкость, что-то, за что бы она смогла зацепиться. Но черные линзы полностью скрывали его глаза, а жесткость в чертах лица не давала ей возможности продолжать разговор. Никакой надежды.
— Как жизнь может так мало значить для тебя? — поинтересовалась она вслух.
Он улыбнулся, но от его улыбки повеяло холодом.
— Как смерть может значить так много для
Бет откинулась на спинку стула. Нет, скорее отпрянула от Рофа. Она поверить не могла, что занималась любовью… нет, сексом… с ним. Он был абсолютно бессердечен.
Ее сердце пронзила внезапная боль, но не грубость была тому причиной. А разочарование. Ей действительно хотелось, чтобы он оказался совсем другим. Она хотела верить, что те проблески теплоты, которые она видела, были такой же неотъемлемой его частью, как и резкость.
Бет потерла участок кожи в вырезе платья, чуть выше груди.
— Я бы предпочла уйти, если ты не против.
Последовала длительная пауза.
— А-а, черт возьми, — пробормотал он, вздыхая. — Все не так.
— Да уж, не так.
— Я думал, что ты заслуживаешь… Не знаю. Свидания. Чего-то в этом духе. Чего-то нормального, — он внезапно рассмеялся, когда Бет посмотрела на него с удивлением. — Идиотская идея, знаю. Следовало делать то, в чем я разбираюсь. У меня бы лучше вышло обучать тебя убивать.
Под его непомерной гордостью скрывалось что-то еще, и она это почувствовала. Уязвимость? Нет, не то. У такого, как он, должно быть что-то глубже.
Ненависть к себе.
Вошел Фритц, забрал тарелки с салатом и снова появился с супом. Это был холодный Вишисвайз[103]
.При мысли об этом у нее свело желудок. Но она не собиралась об этом думать. Просто отказывалась, вот и все.
— Послушай, так, к сведению, — сказал Роф, взяв ложку. — Я сражаюсь, чтобы защищать, а не потому, что получаю кайф, лишая жизни. Хотя я и убил не одну тысячу. Тысячи, Бет. Понимаешь? Так что если ты хочешь, чтобы я делал вид, что мне не знакома смерть, ничего не выйдет. Я не могу тебе в этом помочь. Просто не могу.
— Тысячи? — пробормотала она, ошеломленная его словами.
Он лишь кивнул.
— Да с кем же ты, во имя всего святого, сражаешься?
— С ублюдками, которые убьют тебя сразу же, как только ты пройдешь Переход.
— Охотниками на вампиров?
—
— Кто… или что такое Омега? — едва слово слетело с ее губ, как свечи неистово замерцали, словно их терзали невидимые руки.
Роф замешкался. Казалось, ему действительно неприятно говорить об этом. Ему, который ничего не боялся.
— Ты говоришь о дьяволе? — настаивала она.
— О ком-то похуже. Их нельзя даже сравнивать. Один из них — всего лишь метафора. А другой — весьма и весьма реален. К счастью, у Омеги есть противовес — Дева-Летописица, — он криво усмехнулся. — Хотя, пожалуй,
— Бог и Дьявол.
— Возможно, в вашем понимании этих слов. Наша легенда гласит, что вампиры были сотворены Девой, как ее единственное наследие, ее Избранные дети. Способность Девы создавать жизнь всегда сильно возмущала Омегу, к тому же он презирал те особые силы, которыми она одарила этот вид. В ответ он создал Общество Лессеров, став использовать людей, так как сам был не способен генерировать жизнь, к тому же они довольно доступный источник агрессии.
Но с другой стороны, она как раз сейчас ужинает с вампиром. Так неужели все это действительно так уж невозможно?
Бет вспомнила о великолепном блондине, который сам зашивал себе раны.
— Ведь с тобой сражаются и другие, верно?