Темный мир

Я уснул и тут же проснулся. Я сидел, привалившись к толстому дереву, у хорошо выбитой тропы. Маринка спала рядом, положив голову мне на колени. Лицо у нее было раскрасневшееся и, когда я коснулся его ладонью, – горячее. Рядом со мной стоял простой заплечный, с одной лямкой, мешок из небеленого холста, а на тропинке, шагах в пяти от нас, механически, как все эти игрушечные пингвинчики или бычки, которых продают на каждом углу, переминалась с ноги на ногу давешняя кукла.

– Марин, – позвал я.

– Да? – Она тут же вскочила на ноги. Мгновенно, как распрямилась пружина.

– Кажется, нам предлагают прогуляться.

17

– Как вышло, что крипта не была найдена нами уже давно? – мрачно спросил Волков. Он стоял, отвернувшись к окну и сцепив руки за спиной. – Я что, неясно поставил задачу? Не выделил технику? Мало платил? А? Как такое могло получиться?

Шарп молчал.

Знает, мерзавец, что виноватым у меня окажется тот, кто первым начнет оправдываться, подумал Волков. Опытен и терт. Пора его кем-то заменять, слишком много понимает. Ладно, доведем это дело до конца, а там подумаем…

Оправдываться начал Никитушка. Для такого вальяжного красавца, для такого человека-горы с такими адски холеными усами (и разве что глаза навыкат немного портили лицо) голос не подходил категорически: дребезжащий, с визгливыми нотками. Когда-то его пытались задушить его же рабочие и что-то ему в горле сломали. Был Никитушка редкой сволочью, но сквозь землю видел, как живой рентген. Кстати, Никитушка – это фамилия, а звали его Родион Максимович.

– Так ведь, Александр Петрович, это ж площадь поиска какая! А рельеф! Тяжелую технику где смогли подогнать, там все простучали, будь здрав. Вот, у меня отмечено: три тысячи восемьсот полигонов, это почти пятьсот квадратных километров. И ведь подземных этих пустот тоже вон сколько нашли – тысячу двести штук только крупных. А в малодоступных местах – только портативная аппаратура, а она слабенькая, пятьсот метров радиус по мерзлоте, а в здешних плывунах и триста еле-еле… Вот медленно и идем поэтому. Все группы работают, никто не спит. И потом, простые карты взять. Вы видели, что это за карты? От семьдесят четвертого года – одно, от девяносто шестого – как вообще другое место снимали, а сами мы аэроснимков наделали и обработали – вообще третье. Я не удивлюсь, что и хутора-то этого нигде не отмечено было…

– Так делали разведку в тех местах или не делали? – спросил Волков, не оборачиваясь.

– Бригада Зубова там проходила, вот ее профиля́, вот отчет… но по какой карте они работали, я не знаю, Александр Петрович, потому что тогда мы еще не поняли, что карты врут… а профиля – да, сняты, вот на одном отмечается полость метр на полтора на семь… вероятно, оталок… ну, водяная линза…

– Я знаю, что такое оталок, – презрительно сказал Волков. – Значит, так. Шарп. Решишь с этими… Зубовым и компанией. Пропали без вести, в болоте утопли, в бане угорели – на твое усмотрение. Пособия семьям, скорбные письма – как положено. Дальше. Никитушка. За нерадивость. За неудачливость… Нет. Нет-нет. Хотел на тяжелые работы – мало. Давай-ка его в виварий. Пусть посидит до полнолуния.

И, усмехаясь, повернул голову.

Никитушка с присвистом набрал воздух в легкие – и вдруг рухнул, громко стуча костями: не во весь рост, не сложившись, а словно бы провалившись внутрь себя, как марионетка, у которой разом перерезали все нити. И лежал он на полу нелепой кучей, с выставленными вверх коленом и локтем и спрятавшейся под мышкой головой. Расплывалась лужа…

– Удрал, – удивленно сказал Волков.

– Может, оживить? – предложил Шарп.

– Не вижу смысла. Отдай его волкам…

Похоже, что наступал вечер, а значит, какое-то время мы все-таки проспали. Маринка была угрюмой и неразговорчивой, о чем-то напряженно думала – я с расспросами не лез. Мне и самому было о чем подумать.

Куколка, раскачиваясь, топала по тропе – вроде бы неторопливо, но ровно с нашей скоростью. Скажи мне кто-нибудь позавчера, что я отнесусь к такому провожатому всего лишь с легким любопытством… Да, способность удивляться пропадает первой. Это я помню еще по армии. Самое трудное – это поверить в невозможное (или в недопустимое, или в очень страшное) в первый раз – и потом сразу же во второй. И все. Ты как бы проходишь в дверь. Открываешь ее и закрываешь. И оказываешься в другом мире, с другими законами, другими причинами и следствиями, другой этикой, наконец… Новый опыт набирается быстро – даже удивительно, насколько быстро. Как в детстве.

Так что не удивляйтесь, пожалуйста, тому, что мы – не удивляемся. Мы уже по ту сторону двери.

Куколка почему-то пропала из виду. То ли забежала вперед, то ли довела до границы и за ненадобностью нам поспешила домой. Даже если и так – нехорошо расставаться без прощания, тем более что я назвался ей другом. Как бы ее приманить обратно?

Я решил немножко переиначить прежний наговор: