Темный. Плохой. Дикий

Розовые полосы на ее коже стали красными. Темно-красными. Он был воплощением самообладания, пока она плакала перед ним, выбирая идеальные моменты, чтобы погубить ее сладкой пыткой. Она не сводила с него глаз, ни разу не дрогнула. Комната для нее исчезла, затерявшись в подпространстве, и в ее мыслях был только этот прекрасный зверь.

Последний удар заставил ее закричать — звериный вой, когда хвосты флоггера задели ее соски. Она задыхалась, ее ноги ушли из-под нее, тело сотрясалось от рыданий, пока она кричала в муках. И он был там — рядом с ней. Обнимал ее, шептал что-то на ухо. Я могла только догадываться, что он говорит, но это не имело значения. Обожание на его лице говорило само за себя.

Он поднял ее на ноги, осыпая ее кожу нежными поцелуями, и она повернулась к нему в своих узах, страстно желая ощутить его кожу на своей. Мне тоже было знакомо это чувство.

— Ты можешь говорить, — сказал он. — Скажи мне.

— Люби меня… — прошипела она. — Пожалуйста, Маска, пожалуйста, люби меня.

— Всегда, Кэт. Всегда.

Мое сердце перевернулось, остановившись в груди, когда я упала в пропасть горячей гребаной потребности. Я едва могла сглотнуть, потерянная для всего, кроме покалывания между ног, умоляя о гребаном избавлении.

Я обхватила пальцы Каллума своими, ерзая на месте, чтобы показать, как чертовски отчаянно нуждаюсь в контакте. Как мне необходимы его прикосновения. Я подняла ногу, перекинув через его бедро, как бы открываясь в приглашении. Я чувствовала его взгляд на мне, его горячее дыхание словно пламя на моей щеке. Он заглотил наживку, притянул меня еще ближе к себе на колени, моя пульсирующая киска болела, когда прижалась к его бедру.

И тогда я почувствовала это. Ствол меж его ног. Напряжение его возбуждения.

Я покраснела от чистого гребаного восторга.

У дикаря был стояк.

Может быть, просто может быть, мы не так уж и сильно отличались друг от друга.

***

Каллум

Мой член чертовски болел и пульсировал. Мои мысли тоже были в гребаном беспорядке, разорваны на куски, неспособные понять, что, черт возьми, происходит. Или почему меня это так чертовски возбуждает.

Мужчина на сцене, Маска, оказался еще более жестоким ублюдком, чем я ожидал. То, как он ударил девушку в цепях, так чертовски жестко, что я едва мог смотреть. Но ей это нравилось. Ей это чертовски нравилось.

Я никогда не видел, чтобы кто-то хотел чего-то так сильно, как она хотела его. То, как она смотрела на него, будто он был Богом, нет… чертовски больше, чем Бог. Как будто этот сукин сын изобьет ничтожную Божью задницу до полусмерти и даже не вспотеет. Он был грубым, извращенным, чертовски жестоким, но она хотела этого. И он хотел ее. Он чертовски любил ее в ответ.

Я, блядь, ничего из этого не понимал. Но мой член понял.

Мой член понял все чертовски четко и ясно.

Итак, это была та херня, которую жаждала Софи. Это я тоже чувствовал, она была вне себя. Дыхание прерывистое, отчаянное, ноги поддергивались. Трепещущие пальцы без слов уговаривали меня, жаждали, чтобы я накалил обстановку. Боже, как же мне этого хотелось. Я прижался лицом к ее шее, вдыхая ее сладкий аромат, ее мягкие волосы так чертовски приятно касались моей щеки.

Мои пальцы уступили ее требованиям, прокладывая дорожку вверх по ее влажным бедрам к ее теплу. Она дергалась у моей груди, шипя, когда я касался ее клитора через стринги.

— Пожалуйста… — выдохнула она. — Я этого не вынесу.

Я дернул кусок ткани в сторону, больше не заботясь о тех, кто нас мог видеть. Она дернулась в моей хватке, когда я дразнил ее, трогая ее набухшую пизду так чертовски мягко, что она извивалась в поисках большего. Потом я остановился. Замер на месте.

Она вздохнула и попыталась схватить меня за руку, но я оттолкнул ее.

— Нет, — прорычал я. — Я, блядь, решаю, когда. Я.

Она отреагировала на мои слова — ее тело обмякло, как у женщины на сцене, и она упала мне на грудь, как тряпичная кукла. Я оставил пальцы прижатыми к ее клитору, но держал их неподвижно, не давая ей освобождения.

Я был главным. По-настоящему.

И это ощущалось чертовски хорошо.

Представление на сцене поменялось. Руки Маски были мягче на теле его женщины, обводя места, где он причинил ей боль, будто она была произведением искусства. Она была его холстом, живым, дышащим, похотливым гребаным холстом. Девайсы были его краской, розовой, красной и сладкой темно-фиолетовой в живом цвете. Мой член отреагировал на параллель, пульсируя так сильно, что у меня перед глазами вспыхнули звезды.

Софи Хардинг могла бы стать моим холстом.

Я мог бы разрисовать ее кожу болью, как она хотела. Заставить ее выкрикивать мое имя.

Тогда я смогу трахнуть ее, и она захочет меня. Она хотела бы меня так чертовски сильно.

Я смотрел на женщину в цепях, не отрываясь от ее глаз.

Я никогда, блядь, не хотел ничего больше, чем чтобы Софи Хардинг смотрела на меня также.