Темный путь. Том второй

— Какое увлеченье!.. Необходимость заставила.

— Им необходимо было, чтобы университет был закрыт, — пояснил я. — Ну и принялись буянить.

Саша ничего не ответил. Он только взглянул на меня свирепо и отвернулся к Жени.

— Ну, а вы как здесь поживаете? Благополучно?..

— Ничего! Мы за тебя волновались… К нам все слухи доносились, как вы там революцию устраивали… Марья Алексеевна приезжала. Она получила письмо от сына.

Бетти играла в это время с собакой Маклаем, толстым неуклюжим бульдогом. Она дразнила его кусочками хлеба и хохотала.

— Как же вы там бунтовали? — спросил Павел Михайлыч… — Ведь это любопытно. Расскажи, пожалуйста.

И Александр нехотя принялся рассказывать, прерываемый восклицаниями матери и сестер. Я вмешивался в разговор и постоянно останавливал и поправлял его увлечения, отчего у нас завязывались легонькие дебаты, но отец тотчас же прекращал их, говоря:

— Ну, это оставим истории…

Анна Николаевна с ужасом слушала наш разговор.

После легкой закуски Александр и сестры ушли в сад. Анна Николаевна тоже ушла куда-то по хозяйству, и мы остались вдвоем с Павлом Михайловичем… Самовар лениво хрипел и под такт ему храпел Маклай, растянувшись на полу.

— Ну, что вы скажете, мой хороший друг, — спросил меня Павел Михайлыч, — что вы скажете об этих делах? — И он пристально посмотрел на меня своими добрыми, ласковыми глазами и потрепал меня по руке.

— Да что же сказать?… Полоса прокатилась по всей России… Как же в ней было не принять участие нашей молодежи?! Это немыслимо. Хоть ходи, да роди!

— Вы думаете, что это временное, преходящее, что это наносная волна?

— О! Непременно!..

— А слышали вы, как эта история совершилась в Москве? Нет, не слыхали?.. А вот я прочту вам, что мне пишет Б… Пойдемте сюда. Здесь неприютно.

И он увел меня в свой кабинет, в котором одну стену занимал большой, широкий, турецкий диван, обитый зеленым сафьяном и уставленный целым строем мягких подушек, вышитых руками Анны Николаевны и сенных девушек. Громадное венецианское окно, выходившее в сад, довольно скупо освещало эту большую комнату, а теперь в ней горела большая висячая лампа под абажуром домашнего изготовления. Перед окном стоял большой токарный станок. И все столы в кабинете были уставлены разными токарными изделиями — продуктами досуга и потребности Павла Михайловича.

— Вот! Вот! Садитесь, голубчик, слушайте. — И он вынул из ящика письмо, уселся подле меня на диване, надел черепаховые очки и, пропустив первую страницу, принялся читать.

— Ну! Тут он, знаете, пишет о домашних делах. Я просил его разузнать: вышла ли пенсия Аграфене Львовне и будут ли приняты ее сыновья на казенный счет. А вот!..

«У нас теперь идет студенческий бунт в полном разгаре. Третий день собираются студенты на университетском дворе и в аудиториях; шумят, галдят, свистят, лекции почти прекратились. Сегодня вся эта толпа вломилась в профессорские комнаты с твердым намерением объясниться и нагрубить попечителю. (Воображаю, хорошо бы было это объяснение! Вероятно — кулачное!) Но мы с опасностью собственных боков отстояли И-ва. Я, Бабст, Ешевский и Д-в, предстали пред бушующей толпой. Ешевский широко раздвинул руки и сказал: „Вы, господа, можете дойти до попечителя только через нас самих! Стыдитесь! Вы забыли, где вы!..“ — И толпа угомонилась и понемногу разошлась».

— Ну, что вы об этом обо всем скажете, голубчик?..

И он смотрел на меня вопросительно своими добрыми глазами.

IX

Мне необходимо было пробыть в Самбуновке несколько дней. На мне лежала обязанность секретаря нашего маленького кружка, и я вел все его дела. В этих делах все фамилии были вымышлены. Точно так же и мы, члены кружка, назывались вымышленными именами. Я фигурировал под именем Алпакова, Павел Михайлыч — под именем Сиятелева. Вся эта псевдонимика была принята нами с тройною целью. Во-первых, имена наши не были известны ни обществу, ни правительству. Каждый трудящийся в кружке был застрахован, что его благие благотворительные дела останутся в тайне. С другой стороны, к нам свободно обращались те, которые стыдились, чтобы их расстроенные дела или скандальные случаи не сделались известными обществу.