Темный путь. Том второй

— Выслушайте меня, родная моя, выслушайте хладнокровно!.. — вскричал я. — Я признаю… в принципе… справедливость ваших убеждений… Вы знаете, что я заклятый враг крепостничества… Сохрани меня Бог, чтобы я защищал его… Но оно существует в его человечной форме в вашей семье… Вы отреклись от этой жизни… Вы избрали другой, более правильный путь… Но вы не рассчитали ни сил, ни средств ваших для борьбы на этом пути… И вы виноваты…

— Как?.. Чем?! — спросила она слабым упавшим голосом.

— Тем, что поступили опрометчиво… Нельзя так круто обрывать старые связи… старое положение… Как по щучьему велению… Это только в сказках делается… И вы наказаны… вы были наказаны… за вашу опрометчивость… Теперь судьба сжалилась над вами… Она посылает вам помощь в виде подарка от крепко, сильно любящей вас матери… Не отказывайтесь же… Не оскорбляйте отказом доброе, чересчур доброе сердце… вашей Анны Николаевны.

И я положил портфельчик подле нее. Она взяла и зажала его в руки.

— Это мне подарок?.. — спросила она тихо и злобно. — И я могу делать с ним все, что хочу…

— Вы можете жить на него чище, удобнее, чем вы живете.

— Это мои деньги, и я могу распоряжаться ими, как я хочу… — И вдруг она протянула их мне. — Возьмите же их… Я отдаю их вам взамен тех 300 рублей… которые у вас отняли… потому что вы не хотели отдать их добровольно… Возьмите же их… И не говорите, что вас обокрали.

И она протянула мне портфельчик.

XLIII

Я вскочил со стула и отступил. Такого оборота я никак не ожидал.

— Жени! — вскричал я. — Вы шутите!.. Зачем я буду брать от вас деньги, в которых вы нуждаетесь и которые прислала вам ваша мать?..

— Так возьмите же вы их прочь… Прочь! И не мучьте меня… Бесчеловечные софисты!.. Прочь!

И она бросила портфельчик, который ударился в холщевую ширму. И отвернувшись к стене, неистово зарыдала.

Я поднял портфельчик и встал около ее кровати. Я понимал, что необходимо дать стихнуть этому пароксизму. Но плач ее не утихал. Она рыдала, стонала и вдруг ринулась с кровати на пол и с диким хохотом начала кататься по грязному полу.

Я бросился к выходу и у какой-то толстой бабы попросил стакан воды.

— Ах ты матушки!.. — засуетилась баба… — Никак выкликать начала… Как же быть-то?.. Стаканчика-то у нас нетути… Вот в ковшичек если…

— Ну! Давай… хоть в ковш, только скорее… скорей.

— Сейчас!.. Сейчас!.. Ах ты напасть кака!..

И она зачерпнула из кадки, стоящей в углу за печью, какой-то мутной темной воды. Я бросился с ковшом за перегородку, опрыскал и смочил голову Жени. Она лежала на полу и стонала.

— Жени!.. Лягте на кровать… Успокойтесь…

Но она молчала и продолжала стонать. Лицо ее становилось бледнее и бледнее. Я взял ее на руки и переложил на кровать как куклу. Она не открыла глаз, зубы ее были стиснуты, и стоны становились слабее и слабее. Я приложил ухо к ее груди. Сердце ее едва билось…

Я снова бросился к помощи бабы…

— Побудьте с ней, пожалуйста, — попросил я. — Я сбегаю сейчас в аптеку… Ее нельзя оставить в этом положении. Вы понимаете, одну…

И я побежал в аптеку, припоминая на ходу разные случаи внезапной смерти или сумасшествия от сильных нервных или психических потрясений.

«И что такое случилось?! Что у нее за тайна!.. Неужели она участвовала в поджоге… Нет! Вздор!.. Это могли вообразить только эти мужичье… Нет!..»

В аптеке я взял нашатырного спирта, эфира, гофманских и валерьяновых капель и спросил адрес доктора. Мне дали три адреса докторов, которые жили в соседстве.

XLIV

Двух я не застал дома, третий — немец, старичок, только что успел сесть в пролетку, как я накрыл его и повез к Жени.

Дорогой я в коротких словах передал ему всю историю.

Он тщательно осмотрел Жени, которая лежала недвижно, без дыхания, точно мертвая, и прописал внутрь эфир и еще какое-то лекарство и горячие ножные ванны.

Я дал ему три рубля и, выпроводив его, тотчас же принялся при помощи толстой бабы ухаживать за больной.

— Господи! Господи!.. — бормотала баба. — С чего же так с ней? Голубушка!.. Така кроткая да тихая была, и не слыхать ее… Чай, не помрет?.. А помрет, так ведь надо дать знать… в фартал. Тут мало-мало рублей десять надо дать… а то затаскают…

С трудом влили мы ей в рот сквозь стиснутые зубы пятнадцать капель эфира. Налепили горчишник. Баба распорядилась согреть воды в маленьком чугунке. Мы налили ее в кадушку и опустили ей ноги в горячую воду. Через несколько минут легкая краска явилась в ее лице. Губы разжались, она тихо простонала и начала вынимать ноги из кадушки.

— Не надо!.. Не надо!.. — проговорила она, не открывая глаз, и улеглась на постели.

— Жени! Как вы себя чувствуете?.. — спросил я, наклонясь над ней.

Она вдруг открыла глаза и долго пристально смотрела на меня, как бы собираясь с мыслями и стараясь понять, что с ней, где она и кто перед ней.

Наконец, кажется, сознание вернулось к ней, и она тихо проговорила…

— Оставьте меня!.. Я спать хочу… — И снова закрыла глаза.

Я посидел перед ней минут пять-десять. Она дышала ровно. Легкая краска набегала на лицо.

Я встал и тихо вышел, строго наказав бабе, чтобы она ни на минуту не оставляла ее одну.