Темный путь. Том второй

— Да и каждый сойдется, кто хоть немного, хладнокровно подумает о положении дел. — И он смотрел на меня в упор его добродушными маленькими глазками и говорил как-то удивительно просто, слегка пришепетывая жестикулируя. — Ведь вот возьмите времена Александра I, времена декабристов… О чем они мечтали? Об олигархии… О гегемонии дворянства… А они, теперешние реформаторы, скрипят зубами на дворянство и сами мечтают тоже об олигархии, только о другой — об олигархии интеллигенции. Им тоже хочется наверх встать и править, и управлять… Да, господа «граждане»!.. Помилуйте!.. Вы интеллигентный народ… вы изучите сперва Россию… вы пройдите ее вдоль и поперек… Ведь вон… до Тенгоборскаго… Мы не знали… Что у нас есть, какие производительные силы работают в государстве… Узнайте все досконально… А вы не знаете, что это за сила, которой вы хотите управлять… Ведь поверите ли, до чего у них все это глупо, по-детски… Они мечтают о республике… Только бы нам, мол, устранить… И все переменится, как по щучьему велению… Да ведь помилосердствуйте!.. Ведь он — народ православный — он сейчас же посадит вам, ну хоть Гришку Отрепьева… Место свято — не будет место пусто… Поверьте!.. Вы посмотрите, какая вера и упование в нем, в этом простом народе, которого вы презираете с высоты вашей интеллигенции… Вы слышали, что было здесь давеча утром… на пожарище?

— Нет, не слыхал.

Он остановился и, придерживая меня за рукав пальто и понизив голос, рассказал о том, как Государь приезжал на пожарище и пробирался к месту пожара и как народ окружил его и со слезами умолял его не подвергать жизнь свою опасности.

— Поверите ли, — говорил он, — эти темные массы с такой теплой любовью отнеслись к Государю… Я сам это видел… Один какой-то мужичок с косую сажень… Когда государь сел на лошадь… (он хотел верхом проехать на пожар), так он обхватил его ногу и ревет, плачет, как маленький ребенок… Ты, говорит, наша надёжа!.. Наше солнце!.. Вот это я понимаю!.. Это действительно сила… Это не револьвер… Не топор… Да где же им управлять этой силой!.. Куда!! — И он в негодовании махнул рукой.

LI

Я помню, что как-то смутно сочувствовал его словам, а, в сущности, был весь переполнен страхом и надеждой. Участь Жени не выходила у меня из головы. И мне все казалось, что время тянется медленно и что все (и он в том числе) вовсе не тем заняты, чем следует, и что главный вопрос теперь в ней — в Жени… Что она: жива или нет? Ее жизнь — вот вопрос!

— Послушайте, — сказал я, — где живет этот Веневитьев?

— А довольно далеко отсюда… на Песках, в Слоновой улице.

— Так возьмемте скорей извозчика и поедемте.

— Возьмемте.

Извозчик попался нам очень порядочный, я посулил ему целковый на водку, и он буквально скакал и в 20 минут довез нас до квартиры Веневитьева. Он жил в одном из тех деревянных домов, у которых большой двор представляет целую кучу маленьких чуланчиков, хлевушков, клетушек и галереек. В то время санитарного надзора не было, и грязь и вонь на этом дворе были невообразимые, это была одна сплошная помойная яма.

Мы вызвали дворника и спросили его, не была ли здесь Марья Петровна Крюкова.

— Как же была, была.

— Когда? Давно ли? — обрадовался я.

— А не больно давно… так, с час тому времени.

— Куда же она ушла?

— А не знаю. Побыла, знашь, у его в квартире… и ушла… Его, знашь, свезли в Николаевский… там натомить будут, сказывал квартальный.

— Пойдемте, — сказал я, — может быть, мы найдем ее там… тут ведь недалеко Николаевский.

И мы отправились, но в Николаевском госпитале никого не нашли, и мертвецкая была заперта. Был уже 9-й час в исходе.

— Куда же ехать?.. Где искать? — спрашивал я себя в отчаянии. — О! Если бы я знал ее жизнь! Кто у нее были подруги, друзья?!

— Что мы будем делать?! — спросил я в отчаянии моего спутника.

— Главное… до конца не теряйте надежды и крепко верьте!.. Убить себя не так легко, как кажется. Если она нашла силы прийти сюда и потом спутешествовать в госпиталь, то поверьте, что она вернется на квартиру… отложит смерть до последней минуты… до того, когда его зароют в могилу и у нее ничего не останется… ничего…

LII

Какая-то смутная, неопределенная надежда явилась в сердце. Мне кажется, что оно так уж устроено, сердце человеческое, чтобы успокаиваться на первом попавшемся предлоге, на первой возможности выйти из тревожного состояния.

Мы с моим успокоителем пошли по Конногвардейской улице, и он снова пустился в длинные филиппики против «бунтарских увлечений».

— Это все оттого, — говорил он, — что кровь молодая не любит застоя, требует работы, нервы дрожат, сердце стремится к идеалу, к правде… Как же тут не хвататься за топоры, за нож и огонь!!

Я напомнил ему французские революции.

— Так ведь это что же-с? — возразил он. — Ведь это тоже бродильная нация. У них уж от природы нервы всегда дрожат и кровь ходуном ходит. Им уж по самой природе нельзя остановиться и успокоиться… И поэт сказал, помните:

 Француз дитя!
 Он вам шутя
 Разрушит трон
 И даст закон.