Темный рассвет

Епископ наклонил голову, пристально глядя на императора. Оценивая его в мгновение ока, как всегда учил Мию. Он страдал от боли, это очевидно. Его мускулы были напряжены, кожа блестела. Похоже, Трик говорил правду – божья кровь подтолкнула Скаеву очень близко к неведомому краю. Он рассыпался чуть ли не на глазах. Старик гадал, сколько ему еще осталось, прежде чем он сам превратится в такую же лужу на полу.

– Что, не по плечу тебе это? – спросил он.

– О чем ты?

– За силу нужно платить, – ответил Меркурио. – Иногда она измеряется совестью или монетой. Иногда мы платим частью собственной души. Но что бы мы ни получили, одно ясно наверняка – рано или поздно долги всегда приходится возвращать.

– Ты и вправду слишком высокого мнения о своем стиле, не так ли?

– Ты хоть знаешь, что вобрал в себя? – Меркурио покачал головой, кривя губы. – Кем ты стал?

Тени в зале потемнели, задрожали, как вода, в которую кинули камешек. Среди гостей послышался ропот, и Меркурио впервые заметил бездонную черноту, собравшуюся у ног Скаевы. В бальном зале внезапно похолодало, будто из него выкачали всю жизнь и дыхание. Оркестр затих, ноты умирали, словно кто-то медленно их душил. Страх на плечах старика стал свинцовой тяжестью, пытающейся поставить его на колени.

Скаева моргнул, и Меркурио увидел, что его глаза залиты бездонной чернотой, от края до края. Он закрыл их, и вены на шее императора взбухли, челюсти крепко сжались. Йоннен посмотрел на отца, и его нижняя губа задрожала. Ливиана Скаева положила руку на плечо мужа, в ее взгляде отчетливо читались страх и беспокойство. Но наконец, император опустил голову, глубоко вдохнул, призывая скрытые резервы своей воли. И когда он вновь открыл глаза, они уже были обычными – темными, как у дочери, да, но белыми по краям.

– Я прекрасно знаю, кто я, – сказал он, поднимая взгляд к галерее. – И я приказывал играть!

Музыканты снова заиграли мелодию, их старательные ноты звонко раскатывались по морозному воздуху.

– Довольно! – прорычал Адонай, выходя вперед. – Идеже моя Мариэль?

Скаева повернулся к вещателю и с трудом сглотнул. Затем расправил плечи, его боль будто немного ослабла. Губы вновь расплылись в изящной улыбке.

– Твоя сестра – почетный гость Итрейской республики.

– Приведи ее ко мне, немедля!

Скаеву явно забавляло поведение Адоная.

– Ты вломился в мой дом. Убил моих людей. Попытался похитить моего сына и убить меня на глазах у всех гостей. И после этого тебе хватает дерзости молить меня об одолжении?

– Я ни о чем не молю, – сплюнул Адонай.

Император с грустью покачал головой и перевел взгляд на свою элитную стражу.

– Ты не в том положении, чтобы чего-то требовать, вещатель.

Адонай прищурил багряные глаза, с виду такой беспомощный в своих оковах и в окружении головорезов Скаевы. Но Меркурио, стоявший за его спиной, видел, что вещатель вскрыл порезы на руках, потирая кожу об оковы. Его кровь свободно текла из ран, и тонкие струйки развинчивали болты и вскрывали замок.

– Предостерегаю тебя, Юлий…

– Ты уже как-то «предостерегал» меня, если не изменяет память.

– Третьего раза не будет.

Издав едва слышный щелчок, оковы на запястьях Адоная открылись. Вещатель с плавной, поэтической грацией взмахнул руками, тихо напевая себе под нос, и кровь заструилась из самонанесенных ран. Затем хлынула длинными плетями, острыми и блестящими. И за пару секунд перерезала глотки полудюжине люминатов. Мужчины схватились за раненые шеи, в воздух брызнули багряные фонтанчики.

Толпа закричала и отступила, прижимаясь к запертым дверям. Даже Сидоний с Мечницей отошли на пару шагов, округлив глаза от ужаса. Адонай крутил руками в воздухе, тихо напевая песню древней магики. Повинуясь его приказу, кровь убитых легионеров поднялась с пола и рассекла воздух косами в кровавом вихре.

Адонай сердито посмотрел на Скаеву и опустил подбородок.

– Приведи ко мне Мариэль, – сплюнул он. – Немедля!

Улыбка Скаевы даже не дрогнула. Он посмотрел на своих элитных стражей и слегка кивнул. Где-то вдалеке прозвенел колокольчик, и вскоре в бальный зал промаршировала новая когорта люминатов, несущих обмякшее тело. Меркурио сжал челюсти, в дыхании вещателя, с шипением выходящем сквозь зубы, прекрасно слышалась ненависть.

Ее переодели в прекрасное бальное платье без бретелек и с открытой спиной – писк дерзкой моды. Но то, что потрясающе смотрелось бы на красивой юной донне, на теле ткачихи выглядело прискорбно. Ее сморщенная и кровоточащая плоть, обычно скрывавшаяся под мантией, ныне была открыта для обозрения. Все гноящиеся язвы и трещинки, бегущие по коже, как разломы в пересохшей земле. Ее сальные волосы упали на лицо, но были слишком жидкими, чтобы прикрыть его. Из раны от отрезанного Друзиллой уха вновь текла кровь, а на лице виднелись следы побоев – синяки на глазах, разбитые опухшие губы. Руки ткачихи заковали в железо, и она было в полуобмороке. Женщина застонала, когда люминаты бросили ее на окровавленный пол перед троном.

Сердце Меркурио наполнилось жалостью. Глаза Адоная тлели от ярости.

– Сестра любимая, – выдохнул он.