Тёмный рыцарь

Де Пейн с нетерпением ожидал ее прихода и в последующие дни, но с течением времени Изабелла появлялась все реже. Наступили зимние холода, пришло время поста — братство рыцарей Храма готовилось отметить великий праздник Рождества. На стенах и дверях появились украшения: гирлянды зелени, веточки падуба и омелы, а рядом с ними — зимние розы. [114]Каждое утро приходил священник из ближайшей церкви Святого Андрея и запевал хоралы, подхватываемые братьями-тамплиерами; наняли и труппу бродячих актеров, которые представляли сцены Благовещения и рождения младенца Христа. Нога де Пейна заживала довольно быстро, и он снова стал подолгу гулять на подворье, захаживал к кузнецам и плотникам — надо было починить и меч, и кинжал, и кольчугу, немало пострадавшие в жестокой схватке в Куинсхайте. Пришлось полностью заменить ножны, к мечу приделать новую рукоять, клинок заточить, да и многие стальные кольца хауберка выпрямить. Розыски, теперь возглавляемые Парменио и Майелем, продолжались, но Уокин оставался неуловимым. Коронер Гастанг также неутомимо разыскивал злоумышленников. Ему очень полюбился де Пейн, и коронер регулярно наведывался на орденское подворье. Как-то раз Гастанг и Парменио вместе побывали в церкви Святой Марии в Боу, близ Чипсайда. Там укрылся некий преступник, которого считали участником нападения на де Пейна. Однако злодей этот, вцепившийся от страха в алтарь, оказался обычным разбойником и ничего интересного им не сообщил.

Острый на язык и зоркий, как ястреб, Гастанг прятал свой деятельный ум под маской неуверенности. С де Пейном же они крепко подружились. Коронер открыто восхищался тем, что совершил Эдмунд и что он сам именовал «полным разгромом ядовитого гнезда исчадий ада». Не меньше радовался он и тому, что «Свет во тьме» со всеми своими доходами перешел теперь в собственность города.

— «Свет во тьме», только подумать! — говорил он с издёвкой. — Скорее уж тьма непроглядная в кромешной тьме. Поверь мне, Эдмунд, — он важно поднял палец, — из этого трактира исходила немалая часть всего того ужасного, что творится в городе. Там задумывалось больше убийств и прочих бесчинств, нежели в чертогах самого Сатаны. — Гастанг покачал головой. — Но у того, кто организовал покушение на тебя, золота было в достатке. — Он потер лицо, подмигнул тамплиеру. — Наняли-то они самых лучших! Погиб Мортеваль, а с ним вместе — наёмники, которых разыскивают не меньше чем в пятнадцати графствах, профессиональные убийцы, и за голову каждого были назначены награды. — Коронер негромко рассмеялся. — Вот что я скажу, Эдмунд: если тебе вздумается снова отправиться в Куинсхайт, там никто не посмеет к тебе и близко подойти!

Де Пейн проникся доверием к Гастангу и был немало польщён, когда тот пригласил его на ужин к себе домой, в узкий домик, зажатый меж двумя роскошными особняками, выходящими фасадами на Чипсайд — главную торговую улицу Лондона. Достойная госпожа Беатриса, жена коронера, оказалась миловидной женщиной, много моложе своего супруга. У них было две дочери, и мать очень гордилась ими. Рыцарь ее очаровал. За ужинами, на которые его стали приглашать регулярно, она жадно расспрашивала Эдмунда о Святой земле, Иерусалиме, святых местах, об обычаях и нарядах разных народов. Гастанг, в свою очередь, щедро потчевал де Пейна рассказами об изнанке лондонской жизни: о тех, кто пользуется услугами проституток, о сводниках и сутенёрах, о грабителях и ворах — короче говоря, о всевозможных подонках, которыми кишели, как крысами, закоулки ночного города. Он подробно говорил о ночной торговле, о подпольных рынках, бурная жизнь которых начиналась уже после того, как звучал приказ гасить огни. На чердаках и в подвалах, где ютились бродяги, обменивалось, продавалось и покупалось множество вещей, преимущественно краденых; прибыль затем ставилась на кон в азартных играх или тратилась на шлюх, и так продолжалось до первых колоколов, которые звонили к заутрене.

— Я обошёл такие места с отрядом стражников, — признался как-то Гастанг де Пейну и тут же поднял руку, прося внимательно выслушать его. — Брил шлюхам головы, приказывал им носить полосатый колпак и отправляться с белым жезлом на Кок-лейн. [115]Их сутенеров я выставил у позорного столба, а потом рассадил по клеткам в Туне или в Комтере близ Ньюгейта. Скажу больше — я обещал простить им все преступления, если они хоть что-нибудь расскажут об Уокине. Нет, — он покачал головой, — ничего! Конечно, этот злоумышленник и его ковен вполне могут скрываться где-то в городе, но никто о них ровным счетом ничего не знает. — Коронер скривился. — А твой друг-генуэзец? Тот, что спас тебя? О нём разговор отдельный. — Он наклонился и наполнил кубок де Пейна, на умное лицо коронера упали отблески свечи.