Тэмуджин. Книга 2

– Если крупных зверей окажется много, – говорил Мэрдэг, – нас поставят в цепь вместе с загонщиками. Отогреетесь и тоже беритесь за ножи, вечером придут проверять.

– Что это за оружие, – пренебрежительно усмехнулся меркитский Халзан, скобля тупым источившимся лезвием сырую кору. – Разве только кабаргу да косулю пугать.

– Не говори так, – возразил хоринский Тэгшэ. – Лет десять назад, когда тебя здесь еще не было, один такой же раб, как мы, из куреня генигесов, таким вот копьем заколол трех медведей и от одного крупного вепря отбился. Тот с проколотым брюхом убежал в тайгу, его потом догнали воины на конях и добили… Зверей тогда попало в облавный круг небывало много, старики и те удивлялись. Кабаны и медведи, лоси с изюбрами так и лезли напролом на людей, вырывались из круга. Били их, били и стрелами и копьями, а они все лезут и лезут на острие, как будто взбесились от страха. И вырывались многие; на моих глазах вепрь, с трехлетнего быка ростом, а клыки вот такие – засучив рукав, он показал половину локтя – двоих загонщиков взбросил в воздух, словно малых щенят, с распоротыми брюхами и убежал. Это была настоящая битва между людьми и зверями, а не облавная охота, и людей тогда погибло немало… А того раба старейшины генигесов тут же освободили за храбрость, за то, что твердо стоял на своем месте и не упускал зверей живыми. И прямо оттуда, с той же облавы, его отправили в родное племя: мол, не иначе, богами отмечен такой человек, а таких в плену держать грех… Дали ему коня с седлом, оружие, новую доху с лисьей шапкой, еды в дорогу и проводили с честью…

– На длинной стене китайские воины стоят, говорят, с такими же деревянными копьями, – сказал Мэрдэг. – А ты говоришь, что не оружие.

– Вот начнется большая война, – Тэгшэ, будто обрадовавшись, что завязался разговор, громко заговорил, улыбаясь. – Нас тоже посадят на коней и поставят в строй вместе со всеми. Никуда не денутся, если придут опять те же татары или чжурчжени целыми полчищами. Кто покажет себя в битвах и добудет себе коня с седлом, лук со стрелами и доспехи, тем дадут волю: женись на какой-нибудь пленнице, ставь свою юрту в курене или где укажет нойон, скота, коней и коров можно пригнать, сколько сможешь, и живи как любой из харачу. И все благодаря такому вот деревянному копью, – он поднял над головой полуочищенное от коры древко. – Я в этом курене многих назвать могу из тех, которые вышли из рабов…

Тут вдруг всхлипнула овдовевшая невеста Хун, сидевшая на женской стороне, привалившись к стене, завыла по-собачьи тонко.

– А ну, замолчи! – прикрикнула на нее служанка Хулгана, придвигаясь к ней, обняла за плечи: – Нас всех могли отправить к восточным богам, если бы только захотел Таргудай. И так всем тоскливо, а ты еще воешь… Уже не маленькая, хватит плакать…

– Я уйду за ним… – громко зарыдала та, припав к ее плечу. – Не смогу жить на земле без него…

– Замолчи, – твердила та, прижимая ее к себе. – К нему не попадешь, боги накажут и сделают тебя птицей му-шубун[21] или привидением, будешь вечно бродить тут и людей пугать, а выхода никуда не найдешь… Лучше терпи, дождись своей смерти, а там и встретишься с ним, поклонишься богам, а они тебя направят к нему…

– Я состарюсь тогда, – не унималась та. – Он там на другой женится.

– Тогда сестрой ему станешь, – успокаивала Хулгана. – Тоже хорошо…

– Ты радуйся за него, – вступились в их разговор мужчины. – Твой Хэрэмчи ведь не просто так в тот мир ушел, а жертвой небожителям, он, может быть, теперь у какого-нибудь тэнгэри или хагана в слугах будет жить.

– Или табунщиком у самого Атая Улана.

– Ведь у Атая Улана табуны, говорят, поистине несметные…

– Ты радоваться должна…

– И не плачь больше, а то разозлишь восточных богов, они еще твоего жениха не примут к себе, к Эрлиг-хану в нижний мир отправят.

Хун замолчала, насухо вытерев слезы, и подавленно смотрела на огонь, и не было по ней видно, поверила она им или нет.

VIII

На четвертую ночь трое старейшин не пришли слушать улигершина, передав с женами, что приболели, на пятую не пришло еще четверо стариков, а на шестую в юрте Таргудая сидели одни молодые вожди и нукеры. В юрте стало просторно, гости уместились вдоль стен, освободив середину. Таргудай недовольно хмурил брови, тяжело зевал, но упорно отсиживал все ночи, удалив жену с дочерью, и все чаще стал наливать архи себе и улигершину.

Тэмуджин сидел на прежнем месте, у двери. Прикрывавший его спереди нукер переместился влево, и теперь он перед взором Таргудая был открыт. Но тот все время смотрел мимо него, искусно обходя его взглядом. Чаще он сидел, задумчиво уткнувшись взглядом в очаг, время от времени закрывая в дреме глаза. Просыпаясь, привычно тянулся одной рукой к кувшину, другой – к серебряной чаше.

Улигершин, подуставший за все эти ночи, сберегая силы до утра, охрипшим голосом монотонно тянул свои перепевы о разных подвигах Гэсэра, о его убийствах многочисленных чудовищ-мангадхаев, насланных на землю восточными небожителями. Нукеры напрягали каменно застывшие лица и прямо держали спины, стараясь не заснуть.