Темы с вариациями (сборник)

Ты несомненно великий дирижер. Ты видишь и слышишь партитуры любых исполняемых тобой сочинений абсолютно, до самой последней ноты. Ты полностью выражаешь исполняемую тобой музыку, она приобретает и в твоих руках, и в твоем теле, и в твоей мимике абсолютное пластическое выражение – и тогда, когда ты играешь, к примеру, Гайдна или, предположим, меня. Это стало мне понятно уже давно, но тогда, когда мне пришлось работать с тобой над моей партитурой, это ощущение стало совершенно непререкаемым. Твое чувство метра уникально. Вспоминаю исполнение Второй симфонии самого любимого тобою композитора – там (не помню, в какой момент) наступает генеральная пауза – ты выдержал ее и вновь вступил в музыку в неподражаемо точное мгновение. Это было сделано с той совершеннейшей координацией, которая не свойственна обычной человеческой природе. Прости меня за сравнение, но ты, быть может, знаешь, что обезьяна ловит муху не так, как это делают люди. Обезьяна вынимает ее из воздуха в той точке, в которую муха прилетает, и сразу протягивает руку в эту точку в силу абсолютной скоординированности своих движений. Ты вынул звук из генеральной паузы в такой же точке, не употребив на это никаких усилий.

И так у тебя бывает всегда. Иногда мне кажется, что ты живешь более всего тогда, когда музицируешь.

Есть еще одно твое поразительное достоинство, о котором я не могу не сказать (тем более что ты живешь здесь), – ты совершенно свободен. Твои реакции поражают своей быстротой и точностью. Уже то, как ты провел меня после исполнения моей симфонии через сцену Большого зала, меня окончательно в этом убедило: ты подсказывал мне все, что надо было делать, примерно так, как опытный священник подсказывает венчающимся в церкви все необходимые действия. Когда после репетиций, которые у нас были, ты в концерте начал исполнять мое сочинение, в полтора раза прибавив темпы, – ты был прав. Если бы этого не было сделано, симфонию было бы нельзя довести до конца – она бы рассыпалась, так как оркестр все равно ее не знал. Ты успевал показывать оркестрантам даже тогда, когда это было вне человеческих возможностей, и можно было лишь сожалеть, что у тебя только две руки (то есть сожалеть о том, что ты не Шива). И ты был единственным человеком на сцене, действительно знавшим сочинение.