Темы с вариациями (сборник)

От неожиданности я закричал, я был совершенно не подготовлен к тому, что предстояло услышать. Большой зал поплыл перед глазами, а руки начали колотить по барьеру ложи. Халида Ахтямова, сидевшая рядом со мной, быстро нашлась и закрыла мой рот ладонью. Когда я перестал кричать, она схватила меня в охапку и умудрилась каким-то образом выволочь в фойе. Там я сел на пол и долго не мог опомниться – вагнеровский звук совершенно лишил меня сил.

Я пережил самое сильное в моей жизни потрясение музыкой.

Итак, мне довелось услышать Вагнера только в шестнадцать лет… А должен был услышать, наверное, в одиннадцать или двенадцать.

Запрещенного у нас в послевоенные годы Малера следовало бы услышать в пятнадцать, а не в двадцать три года, а «Новую Венскую школу» хотя бы в восемнадцать, а не в двадцать семь.

У моего поколения украли восемь – девять лет жизни, важнейших в развитии человека, и эти потери никому и никогда не возместить.

Пять рублей золотом

Однажды зимой 49-го в квартиру родителей позвонили. Я открыл дверь. На пороге, держа в руках шляпу, стоял небольшого роста старик с совершенно седой головой. Он спросил моего отца. Некоторое время они молча смотрели друг на друга.

– Ваня!.. Ваня Кортов! – воскликнул отец, и они бросились обнимать друг друга. Потом, держась за руки, вошли в комнату и сели рядышком.

Отец объяснил мне после, что Иван Кортов был любимым учеником бабки и незадолго до ее смерти, в 32-м, его отправили на три года учиться в Италию.

– Рассказывай, где ты был все это время? – спросил отец.

– Десять лет сидел в лагере, потом два года на поселении, а последний год живу с женой в Кишиневе.

– О, Господи! За что же тебя посадили?

Он начал с Италии.

Получал стипендию – пять рублей золотом в месяц.

Этого хватало на наем жилья и еду. За занятия вокалом платили отдельно. Снимал в Милане комнатенку под крышей. Никогда никуда не ходил – только в оперу и к своему педагогу. Днями и ночами учил по разноязычным клавирам (учил, читая ноты, так как инструмента у него не было) главные партии тенорового репертуара. За три года выучил все, что наметил.

Когда окончил стажировку, получил возможность спеть на сцене «Ла Скала» партию Канио в «Паяцах».

На следующее утро после представления предложили на выбор ангажементы в Нью-Йорке, в «Ла Скала», в Лондоне и Мадриде. Кортов сразу влетел в мировую «теноровую пятерку», но он отказался от всех предложений, так как считал своим долгом вернуться на родину. Вернулся.

В Москве его через два месяца арестовали… За что арестовали?.. Да за антисоветскую агитацию и пропаганду: в дружеской компании рассказал о том, как жил в Италии на пять золотых рублей.

Быстро попал в лагерь и остался живым только благодаря тому, что пел оперы в Магаданском театре. А что удивляться?.. Там была первоклассная опера с таким оркестром, с таким хором, с такими солистами, дирижерами и режиссерами, каких в Москве в одном театре не соберешь! Все они были заключенными.

Приходили двое конвойных с примкнутыми штыками и вели его в театр. Пока гримировался или пел на сцене, они из гримерной не уходили.

Перед началом представления являлся начальник лагеря и приказывал: «Сегодня будешь петь Хозе (в „Кармен“) по-французски». В другие дни он приказывал петь по-русски или по-итальянски.

Оперный репертуар у них был немалый.

Начальник очень его ценил – хвастался Кортовым перед начальниками соседних лагерей, так что на лесоповал или на что другое тяжелое его не ставили и даже заботились о его здоровье. После спектакля те же конвойные отводили его в барак. В этой опере он познакомился со своей будущей женой – у нее очень хорошее сопрано. Теперь их обоих после двух лет жизни на поселении отпустили на волю, и они оба преподают пение в Кишиневской консерватории.

В Москву Кортов приехал для того, чтобы попробовать отыскать кое-какие документы… Вот, добрел до нас…

– А ты петь-то еще можешь, Ваня? – спросил отец.

– Если хочешь, спою. Пусть твой сын мне аккомпанирует. Мне на рояль поставили ноты арии Канио, и он запел.

Пел он так же изумительно, как пели на пластинках того времени Джильи, Карузо или Гобби. Пел мощно и яростно. Закрыв глаза, можно было вообразить, что поет молодой человек лет двадцати – двадцати двух, а не седой старик.

Через полгода он появился еще раз, потом вновь исчез – навсегда.

Возможно, его повторно арестовали…

Непроизнесенная речь А. Б. Гольденвейзера на открытом заседании кафедры теоретико-композиторского факультета Московской консерватории

Александр Борисович сидит сбоку стола, положив ногу на ногу. Он прикрывает глаза ладонью правой руки, левая лежит поперек живота, ее ладонь на правом бедре. Говорит очень размеренно тонким старушечьим голосом, модулируя вверх и вниз в широком диапазоне.