Он много лет, меняя адреса, прожил около нее в Челси; по приезде в Англию он обитал среди матросов и докеров Ротерхайта и Уоппинга. Он рисовал местных портовых грузчиков и проституток – сотворил, можно сказать, целый речной мир, совершенно отдельный от городского мира XIX века. Река изменила его стиль, заставив перейти от реализма серии офортов “Темза” (1860-е) к эстетизму “Ноктюрнов” (1870-е). Писали, что, работая над последними, он выбирал посреди реки точку, которую считал подходящей, затем созерцал из лодки водный пейзаж, запоминал его, после чего возвращался в мастерскую и приступал к делу. Показательно, что его похоронили на том же прибрежном кладбище в Чизике, что и Уильяма Хогарта.
Темзу как таковую могли назвать произведением искусства. Немецкий путешественник XVIII века Карл Филипп Мориц счел ее берега “восхитительными”; “волшебную красоту” речному пейзажу придавала “композиционная соразмерность всего и вся, благодаря коей создается мирный, спокойный вид. Нет ни единого места, на коем взор не желал бы любовно остановиться”. Уильям Кумб в своей “Истории реки Темзы” (1794–1796) писал, что холмы около нее “не вздымаются к облакам, но мягко снижаются к пастбищам или же сменяют друг друга, творя приятную перспективу… и прелестную тень”. Местность между Гринвичем и Вулиджем изобилует “крутыми холмами”. Путеводители XIX века рекомендовали гуляющим вдоль Темзы становиться в определенных местах, чтобы им открывался наиболее впечатляющий вид – например, чтобы шлюз гармонировал с плотиной. Деревушки на Темзе тоже славились своей “живописностью”. Многие профессиональные художники неплохо зарабатывали на жизнь, специализируясь на “видах Темзы”, и было, разумеется, великое множество художников-любителей, проводивших выходные дни на берегу с карандашом или кистью в руке. Некоторые места – такие, как Шиплейкский шлюз, – изображались без конца; Шиплейк, по словам одного из ранних фотографов Темзы Генри Тонта, “обладал всеми необходимыми для картины композиционными качествами”. Есть все основания считать, что Темзу писали и рисовали чаще, чем любую другую реку на свете.
Начиная с XIX века Темзу бессчетное количество раз “щелкали” профессиональные фотографы. Вода на фотоснимке лишь отдаленно напоминает воду: текучую стихию нельзя “заморозить” во времени, ибо тогда она, конечно же, утрачивает свою внутреннюю сущность. Отражения в воде, напротив, выигрывают от фотографирования: неподвижность поддерживает, укрепляет их.
Одно из настроений, часто вызываемых рекой, – меланхолия, тоска по утраченному, и поэтому неудивительно, что многие фотоальбомы Темзы имеют такие элегические названия, как “Забытая Темза”, “Лондонские берега, которых больше нет” или – с большей долей оптимизма – “Лондонские берега, утраченные и обретенные”. До сих пор немалый интерес вызывают снимки реки викторианских времен: давно разобранные деревянные шлюзы, группы охотников в лодках, старые плотины, разрушенные больше века назад мельницы. Конечно, Темзу тогда использовали гораздо интенсивнее, чем сейчас, на ней было намного больше судов – и тем не менее фотографии позволяют испытать острую радость преемственности. Вид многих участков остался в точности таким же, и лучше всего это демонстрируют фотоснимки старинных мостов в верхнем течении Темзы.
Речные берега, помимо прочего, сравнивали с театральной сценой, и некоторые пейзажи Темзы в Абингдоне и Ньюнеме уподобляли декорациям начала XX века. Как писал Чарльз Харпер в “Деревнях долины Темзы” (1910), береговой вид порой “до невозможности живописен”: кажется, что за ним – театральный задник. Присущее реке эстетическое начало может, таким образом, в какой-то мере сделать ее безжизненной.
Перечень изображавших Темзу художников XX столетия поистине бесконечен – от Моне и Кокошки до Пасмора. Иные современные живописцы только ее и пишут. Уолтер Гривз, художник Темзы конца XIX века, признался: “У меня и в мыслях не было, что я стану художником. Это река меня заставила им сделаться”. Пола Нэша завораживали – чтобы не сказать преследовали – два холма подле Темзы, которые носят название Уитнем-Клампс. Он писал: “Эти холмы все время, сколько я их помню, что-то для меня значат. Я чувствовал их важность задолго до того, как узнал их историю… Это были пирамиды моего маленького мирка”. Впервые он изобразил их в 1912 году и затем не раз к ним возвращался. Они возникают на таких его картинах, как “Пейзаж в день летнего солнцестояния”, “Пейзаж в день весеннего равноденствия” и “Пейзаж в последнюю фазу луны”. Он называл прибрежный район близ Уитнема “красивым легендарным краем, где живут давно позабытые древние божества”, и испытывал там “зачарованность, навеянную Паном”.