Тень

Жизнь, прожитая Павлом Николаевичем до того момента, как попал он в поле зрения Миронова и его коллег, казалась простой и ясной, как арбуз: война, которую будущий бурмастер прошагал от звонка до звонка, три ранения, контузия, медали и два ордена, работа на стройке, заочный нефтяной техникум и буровая. Здесь Ветров тоже прошел весь положенный путь от верхового до помбура, и восемь лет назад, приехав в Сибирь из более теплых и сытых мест, получил бригаду, быстро освоился, навел порядок в разношерстном своем коллективе, выдвинулся в передовики, начал бить местные рекорды и приближаться к союзным, получал новые, мирные уже награды, не потеряв при этом уважения коллег и подчиненных. Успехи его зависти не вызывали.

И брал бурмастер, как понял Владимир Геннадьевич, справедливостью и добротой. Но работу требовал всегда. «Ветров, — воскликнул один из его сошедших с круга бывших рабочих, склонный, видимо, к философской созерцательности, — да он же стукнутый! Он же в работу, как долото в породу, лезет! И других туда же!»

Но в интонациях не было осуждения, наоборот, послышалось Миронову скорее восхищение необыкновенными ветровскими способностями да сожаление сбежавшего от возможного своего счастья, измытарившегося, не вконец еще опустившегося «бывшего интеллигентного человека».

Нет, недруги были и у Ветрова. И их тоже разыскал Владимир Геннадьевич и расспросил осторожненько, между прочим, не бросив тени на заслуженного мастера. У каждого обиды были свои: одному отказал в доверии и выгнал из бригады за кражу, другой, пытаясь использовать былое дружеское расположение уважаемого депутата, надеялся вне очереди получить столь дефицитное здесь отдельное жилье, да просчитался, третий лично Павлом Николаевичем уличен был в злостном браконьерстве. Но даже ругань их могла быть зачтена Ветрову плюсом. Не только криминала, элементарных житейских, всеми прощаемых слабостей Миронову в поведении бурмастера найти не удалось.

И сегодня утром, когда на ветровском портрете не осталось неясных мест, Миронов созвонился с полковником, получил добро, пришел в тесный кабинетик участкового и, вытирая пот скомканным платком, бросил младшему лейтенанту Муртазееву:

— Летим теперь, показывай свои Палестины!

Буровая произвела неожиданное впечатление. Он и до этого не раз видел вышки, но все как-то случайно, мимоходом, со стороны, вблизи бывать не приходилось. Еще при снижении, когда вертолет, разворачиваясь в воздухе, примеривался к посадке и окружающее слилось в качающийся гигантский хоровод, он обнаружил, что сама вышка — лишь часть большого комплекса, что, кроме нее, на искореженном, залитом мазутом болотном островке приткнулись вагончики, грязные круглые емкости, прямоугольный котлован, до краев наполненный ржавой, в радужных разводах водой, штабеля длинных труб, навес, крытый рубероидом, с сотнями аккуратно уложенных бумажных мешков, несколько тракторов и даже два МАЗа.

«Они-то зачем? — мелькнула мысль. — Дорог ведь нет...»

Встречать их никто не вышел, хотя вертолет приземлился в какой-нибудь сотне метров от вышки рядом с грудой ржавого исковерканного металла, в котором Миронов с большим трудом узнал остов наполовину вросшего в землю бульдозера. Пилот сиял наушники и повернулся:

— Надолго сюда?

Владимир Геннадьевич неопределенно пожал плечами, но участковый быстро сориентировался:

— Да с полчасика, Петрович, посидим, так что ты давай гаси свой примус.

Летчик пощелкал тумблерами, и рев двигателя, поднявшись до пронзительного воя, стал постепенно стихать.

Муртазеев махнул головой и распахнул дверь:

— Пошли?

Тишины не было и здесь. Ровно и громко ревели дизели в большом дощатом сарае, примыкавшем к вышке; сама она отзывалась железным лязгом, тяжелым грохотом и стуком; почти неслышные в этом ансамбле, вносили скромную свою лепту и пофыркивающие тракторы.

Все были заняты делом.

Обутый в большие муртазеевские бродни, Миронов с трудом пробирался вдоль разбитой тракторной дороги вслед за участковым, радуясь, что дал уговорить себя переобуться, намаявшись в поселковых хлябях.

— Эй! — окликнул Рустам молодого рыжего парня в грязном драном свитере, перекатывавшего трубы и с любопытством исподлобья разглядывавшего гостей.

Парень распрямился, сплюнул, переступил с ноги на ногу и молча махнул грязной рукавицей на один из вагончиков.

Пошли туда. У дверей Миронов оглянулся — парень все так же стоял и смотрел им в спину. Перехватив взгляд, снова сплюнул в сторону и, согнувшись, деревянной вагой подцепил очередную трубу.

В вагончике за столом, заваленным бумагами, сидел Ветров. Миронов сразу узнал его по фотографиям на доске Почета и в личном деле. Простые люди, он давно это заметил, всегда походили на свои фотографии.