Тень

— Мне инструментальный четыре уже выделил… было очень приятно познакомиться. Хотя знакомство продолжу, с места не сходя: на втором заводе мы провели проверку всех рабочих на группу крови — это в случае производственных травм раз в десять снижает риск получения инвалидности или тем более смерти. Если я вам лаборантку с медсестрой пришлю, найдете им уголок, чтобы они кровушки рабочей попили?

— Еще и кровь вы собираетесь пить народную…

— Ага. По четыре капли из пальца. Пролетарию — незаметно, а мне, кровопийце, сытный завтрак. Когда им придти?

— Да пусть завтра с утра и приходят, я на проходной предупрежу, встретят и проводят куда надо. Товарищ… Серова? А если бы я вас сразу выгнал?

— Меня выгнать невозможно. Я всегда прихожу когда хочу и ухожу когда пожелаю. Как, например, сейчас: всего доброго, Иван Георгиевич, и всех благ. Уверена, что план сентября вы уже перевыполните.

С известью для цемента к концу лета стало хорошо, с глиной вообще проблем никогда не было, а вот с топливом… Топлива в городе (как и во всей стране) катастрофически не хватало. И все выкручивались как могли — а когда «инициатива на местах» не давится на корню, оказалось, что выкручиваться не очень-то и сложно становится.

Заводская (она же — городская) электростанция каждый час сжигала по двадцать тонн угля. Бурого, который привозился аж из-под Тулы. А чтобы его хватало, инженеры и рабочие завода этот уголь предварительно сушили, для чего была выстроена специальная сушилка, обогреваемая выходящим из трубы дымом. В результате этого (поскольку сухой уголь свое тепло в топке не тратил на испарение воды, которой было в этом угле аж тридцать процентов по весу), то удавалось за этот час пару тонн уголька сэкономить. То есть не то, чтобы сэкономленное можно было на сторону толкнуть: его в той же топке и сжигали, просто теперь электростанция выдавала все «паспортные» киловатты и даже чуть больше. Но имелся вариант и поинтереснее: в топку вместо угля отправлялись дровяные пеллеты, а вот уголь — он как раз мог направляться в цементные печи. По двадцать тонн в сутки на каждую печь требовалось — но столько, при всем энтузиазме трудовых масс, выделить с электростанции не получалось.

Зато получалось кое-что другое: в сорока километрах от города было не самое большое, но вполне себе торфяное болото, и — в значительной степени усилиями товарища Егорова — там было организовано еще одно торфопредприятие, поставляющее торф исключительно в Ковров: болото было возле железной дороги, так что обеспечить доставку торфа в город оказалось довольно просто. На пулеметном заводе инженеры и рабочие, насмотревшись на пеллетные машины, довольно быстро соорудили брикетер для торфа — в сушеные торфяные брикеты оказались в качестве топлива для электростанции не сильно хуже бурого угля. Но главное — выяснилось, что на торфяных брикетах (с довольно небольшой добавкой дров и того же угля) прекрасно работает газогенератор, который заводчане построили в сорок первом, и который полтора года весь завод обеспечивал энергией. Хреновато обеспечивал — но теперь его хватало для того, чтобы произвести газа достаточно, чтобы хватило на обе цементные печи.

Главное же — в город пошел цемент, а это означало, что строить всякое стало возможно. К тому же в Коврове и со строителями проблем не стало: на стройки отправлялись «раненые» из госпиталей. Потому что солдат в госпитали отправляли «на нормативный срок» — и пайки им на тот же срок выделялись, а так как в Ковров давно уже стали отправлять в основном раненых тяжелых, норматив устанавливался примерно в месяц. То есть даже не на полное излечение, а на то, чтобы за это время раны зажили и бойцов можно было отправлять на долечивание в какие-нибудь санатории — но Иван Михайлович, несмотря на то, что находился при этом в состоянии, скажем, глубочайшего недоумения, в среднем уже через неделю пребывания солдат в госпитале отправлял их «долечиваться» на стройки Ковровского народного хозяйства. Ненадолго отправлял: обычно пациенты госпиталей отправлялись (кто в санаторий, кто домой, а большинство все же обратно на фронт) через две недели.

Но не все: Степан Игнатьевич Демьяненко — тот самый врач с семнадцатого санитарного — которого Таня решила в Горьком не оставлять, поскольку «там его не вытянут», теперь «оздоравливался» в новом госпитале. По двум причинам: во-первых, диагноз «обширный инфаркт» был подтвержден, и шестидесятисемилетнего хирурга из армии списали вчистую. А во-вторых, сам он прекрасно знал, что с ним, собственно, произошло — и ему было очень интересно выяснить, как люди с таким диагнозом ставятся на ноги всего за три недели.