Тень

«Ты опять за дровами? — проскрипела Кугура. — Может, хватит на сегодня? А прислугу ты распустила, вот мне не приходилось носить дрова. С горничными нельзя либеральничать. Когда мы жили в Люцерне… Нет, кажется, в Цюрихе… Я была вынуждена нанять домработницу, дети еще пешком под стол ходили, а у нас с мужем все время, каждая минута уходила на оргработу. Нам было поручено без лишнего шума приобрести типографское оборудование и по частям переправить его через границу. Я никак не могла понять, почему мне попадаются презлющие домработницы и ни одна из них не держится дольше месяца. Как-то пожаловалась на свое горе княгине, жившей по соседству и тоже бывшей замужем за революционером. „Вы сидите с кухаркой за одним столом? — рассмеялась княгиня. — Удивительно, что они по месяцу у вас выдерживают. Во-первых, на кухне она может досыта есть что душе угодно, а ваше присутствие ее сковывает, ей стыдно наедаться. Во-вторых, человек согласен служить лишь более значительной персоне, чем он сам. Служить высокопоставленному лицу — это честь, а прислуживать ровне — унизительно. Вы унижаете человека по десять раз в день и удивляетесь, что он ищет работу в другом месте. И не надейтесь, подарки не спасут положение, они лишь приведут к новым унижениям и переживаниям“. Следующая кухарка отработала у меня вплоть до того дня, когда мы покидали Швейцарию, и на перроне заливалась слезами, так ей было жаль расставаться с госпожой. Если бы она знала, как я измучилась, изображая светское высокомерие!»

К лешему этот дурацкий спектакль, поставленный для одного зрителя, себя самой! Райво в гробу, мир его праху и сему дому! И никаких проблем.

Не убрав со стола, Зайга поднялась в спальню. Кровать была застелена белыми накрахмаленными простынями, уголок одеяла отогнут.

Она влезла в ночную рубашку, открыла книгу, прочла полторы страницы, но не запомнила ни слова, мысли ее блуждали где-то далеко.

Выключила свет, закрыла глаза, но не смогла заснуть. Она прислушивалась, как ветер буйствует за стеной и швыряет на крышу сухие ветки.

Нет, я обязательно куплю добермана! Завтра же попрошу шофера, и он сделает, он все может, у него всюду дружки и связи.

Часы показывали далеко за полночь, а она все еще ворочалась с боку на бок и никак не могла уснуть.

…Окна родильного отделения над парадным подъездом кирпичного здания с башенками и флюгерами. Больничный сад разросся и напоминает парк. В хорошую погоду по дорожкам прогуливаются больные в серо-голубых фланелевых халатах до пят и широких пижамных штанах в полоску, которые почти всем не по размеру. Одни гуляют в одиночку, другие вышагивают в окружении свиты родственников. Связь с внешним миром обитатели больничного корпуса поддерживают через парадную дверь, и тот, кто сидит у окна, видит, как подъезжают машины «скорой помощи», санитары везут на тележках обед в больших армейских термосах, деловито снуют медсестры.

«Ты не думай, я на тебя не дуюсь, — пишет в своей записке Марга. — Сама виновата, никто меня за язык не тянул. Попалась на удочку Обалдуя. Он только вошел в аудиторию, а я уже по лицу сообразила, что сейчас будет. Это было на следующее утро после того, как тебя упекли в больницу. Я поняла, что ты меня не выдала, иначе бы он затащил меня в свой кабинет.

— Я требую от вас правды! — завизжал Обалдуй голоском евнуха, точь-в-точь как визжат у нас в деревне поросята, когда их кастрируют. — В последний раз спрашиваю! Кто из вас прошел медосмотр вместо нее? Вы же понимаете, я так или иначе дознаюсь — и тогда пощады не ждите! Ложь на тараканьих ножках ходит! Честь техникума поставлена на карту!

Если бы секрет был известен мне одной, ни за что бы не призналась, но ведь знала об этом половина курса. И я решила: лучше уж встану.

— Вы? Вы?!

— Мне очень жаль, товарищ директор, — мычу жалобно.

— Почему вы это сделали?

— Она попросила, — я пыталась пустить слезу, но по заказу у меня никогда не получается. — В начале осмотра я пошла к врачу со своей карточкой, а под конец — с ее.

— Вы понимаете, что это была медвежья услуга?

— Теперь — да.

— Марш в канцелярию за документами! — орет Обалдуй и под удивленный гул аудитории принимается колотить по столу журналом успеваемости. — Исключение из техникума в данном случае самая легкая мера наказания, ведь это настоящее уголовное дело!

Уголовный кретин, вот он кто! Уж я-то плакать о его техникуме не стану! Мне обещают сезонную работу на взморье и комнату на двоих дают, так что пусть он подавится своим общежитием. А к осени мой милый подыщет что-нибудь и получше. Ты обо мне не беспокойся. Будь здоров и держи хвост пистолетом!»